№ 1
Воспоминания штурмана 1-го гвардейского бомбардировочного авиационного полка дальнего действия подполковника А.Н. Боднара
20 апреля 1976 г.

Окончив в августе 1940 года Харьковское военное авиационное училище, в звании "лейтенант" я был направлен в г. Воронеж - авиационную часть дальних бомбардировщиков.
Прослужив там около полгода, был направлен в 1-й тяжелобомбардировочный авиаполк, в котором служил прославленный Герой Сов. Союза капитан Н.Ф. Гастелло. Базировался полк на аэродроме Шайковка (Вязьма), западнее г. Москвы.
Здесь нас и застала война. Утром по тревоге мы вылетели под Минск – (на аэродром Осиповичи). До этого о войне я знал только из прочитанных книг, просмотренных кинофильмов. Здесь я непосредственно увидел и узнал, что такое настоящая война. Немецкие самолеты не давали нам покоя, днем бомбили наш аэродром, а ночью мы летали на выполнение боевых заданий, бомбили их.
При такой обстановке мы не могли долго сидеть в Осиповичах и возвратились на аэродром Шайковка.
Остервенелый враг наступал. Письмо из дома я получил только одно. В нем сестра Надя просила, чтобы я писал им, так как началась война. После этого я больше писем с Горчичной не получал. Я понял, что мое родное село оккупировано немцами. В это время почти каждую ночь приходилось летать на боевые задания. Бомбили скопление немецких танков на дорогах, живую силу, военную технику, которая двигалась к столице нашей Родины Москве.
В августе 1941 г. мы перелетели на полевой аэродром Юхнов. Здесь утром 5 октября 1941 произошел такой случай. Возвратившись утром с задания, мы начали производить заход на посадку. В это время по нас начали стрелять из земли. Мы подумали, что это свои войска не разобрались, чьи это самолеты. Но, когда сели на аэродром, увидели - к нам бегут члены наземного состава - техники, оружейники, машут руками: не выключать двигатели, так как аэродром окружен немцами. Мы с самолета успели забежать в землянку забрать свои чемоданы и на самолете улетели в сторону Москвы. С аэродрома Добринское под Владимиром мы летали всю осень и зиму, изматывали, как могли немцев. Ни сильные морозы, ни метели не могли остановить полетов наших экипажей. Москва была в опасности, враг подошел к Москве. После этого наш полк помогал наземным войскам преследовать отступающего от Москвы врага, уничтожать его живую силу и технику. В январе месяце 1942 г. за активное участие в обороне Москвы я был награжден медалью "За отвагу" и "За оборону Москвы".
Летом 1942 г. враг возобновил наступление, захватив Курск, Воронеж. Полк, следуя боевым традициям Н. Гастелло, славился в авиации тем, что его экипажам поручалось выполнять наиболее сложные и ответственные задания. За это он был удостоен звания "Гвардейского".
Немцы начали наступать на Сталинград. Задача нашего полка - уничтожать подходящие резервы противника, уничтожали переправы через р. Дон.
Это было тяжелое время для нашей Родины. По 14-15 часов в сутки приходилось летать, помогать наземным войскам уничтожать врага. Немцы яростно сопротивлялись, защищаясь зенитной артиллерией от нашей авиации, которая сильно их беспокоила и днем и ночью.
Зимой 1942-1943 года судьба немецкой группировки под Сталинградом была решена. Она была окружена и уничтожена. Правительство высоко оценило мои заслуги при обороне Сталинграда, наградило орденом Ленина и медалью "За оборону Сталинграда".
Зима 1943 года. Красная Армия на Воронежском направлении гнала врага на запад. Освобождены Курск, Щигры, Льгов, Миллерово. Мне вспоминаются полеты по скоплениям отступающих войск и технике врага. Вместе с ночными полетами на бомбардировку днем приходилось выполнять задания по транспортировке груза нашим войскам – бензина, боеприпасов, так как немцы после своего отступления уничтожили железнодорожные и шоссейные мосты, а фронту нужно было горючее и боеприпасы.
Весной 1943 года наш полк был послан на ликвидацию плацдарма противника на Таманском полуострове. Сложность полета заключалась в том, что приходилось летать над Азовским морем. Из Кубани нас срочно вызвали для оказания помощи на Орловско-Курском направлении. Приходилось бомбить свои родные города – Орел, Брянск, Карачев, Белгород, Харьков. Жалко, конечно, бросать бомбы, где находились советские люди, но что делать – там и немцы, которых нужно уничтожить. Несмотря на сильную противовоздушную оборону приходилось не считаться ни с чем, чтобы выполнить задание. Красная Армия вела успешное летнее наступление 1943 года. Мне приходилось участвовать в освобождении Донбасса, Полтавы, Черниговской и Киевской областей.
За участие в битве на Орловско-Курской дуге - полк получил наименование "Брянский", а я был награжден орденом "Красной Звезды".
Осенью 1943 года с аэр[одрома] "Курск" мне приходилось летать в тыл врага для оказания помощи нашим народным мстителям - партизанам, а оттуда вывозить раненых. До сих пор вспоминаю полет 20 октября 1943 г., когда мы прилетели в партизанский отряд генерала В.А. Бегмы в Мозырские леса Белоруссии, площадка Лельчицы. Полет происходил в сложных погодных условиях. С Курска до Днепра погода была безоблачная. От Днепра до цели оставалось еще 200 км, а погода явно ухудшалась - появилась низкая облачность. Линию фронта на малой высоте пролетать опасно, и мы решили пролетать на большой высоте в облаках. Пролетев около часа, мы начали пробивать облака. На высоте 300 м вышли из облаков, увидели лес с множеством костров, возле которых, как после выяснилось, грелись партизаны. Нужно было среди множества костров найти "свои" - с условными сигналами, чтоб не перепутать с ложными, которые выставляли немцы, чтобы заманить наши самолеты. По цвету сигналов ракет определили свою площадку и совершили посадку. К нам на коне подъехал командир партизанского отряда генерал Бегма, спросил, что привезли. Он пригласил нас к себе. Узнав, что привезли противотанковые ружья - он поблагодарил, что теперь будет чем сражаться с танками. Мы расспрашивали партизан о их жизни в тылу, а они нас о жизни на "большой земле". Очень партизанам понравились свежие газеты, которых они не видели более двух лет.
Я начал среди партизан искать земляков с Каменец-Подольской области, хотелось узнать о своих родных - матери, сестре, братьях. Мне ответили: "У нас командир отряда секретарь Каменец-Подольского обкома КПСС Олексенко. Через минут 10 мы встретились с ним. Началась задушевная беседа. Я спросил его. можно ли послать домой в с. Горчичну письмо. Олексенко ответил, что ответ нужно будет ждать 2-3 месяца, так как оно пойдет не почтой, а нарочными с партизанами. Но впоследствии он не посоветовал писать письмо, так как все может случиться при его доставке, и тогда могли бы пострадать от немцев мои родные. Попрощавшись, Олексенко сказал: "После освобождения заходи в Каменец-Подольский обком партии.
Загрузив самолет тяжелоранеными партизанами, взлетев, взяли курс на свой аэродром. За участие в оказании помощи партизанам, я был награжден орденом Красного знамени и медалью "Партизану Отечественной войны» I степени.
В январе 1944 года наш полк был перебазирован на Ленинградский фронт. До прорыва блокады Ленинграда мы наносили бомбовые удары по военно-промышленным объектам и жизненным центрам сателлита Германии - Финляндии. Здесь мы узнали, кто есть ленинградцы. Они приходили к нам на аэродром Смольное (под Ленинградом), помогали подвешивать бомбы, чтобы внести и свой труд в разгром врага, ускорить освобождение Ленинграда от вражеской блокады.
Во время прорыва блокады мы делали по несколько вылетов за ночь. Когда днем сфотографировали цель, которую мы бомбили ночью, то там как говорят не было живого места - вместо белого снежного покрова, всё было чёрным. Производили бомбовые удары на города Хельсинки, порты Койтка, Турку и другие. После этого Финляндия порвала отношения с Германией и вышла из войны. За участие в обороне Ленинграда я был награждён орденом Красная Звезда и медалью "За оборону Ленинграда". 9 марта 1944 года мы, позавтракав под Ленинградом, обедали на Украине около Умани, аэродром Ротмистровка. В этом районе войска 1 и 2-го украинских фронтов вели успешные боевые действия по освобождению Украины. Но в весенней распутице, при бездорожье, не хватало бензина для танков и машин, боеприпасов.
Задача обеспечения их всем необходимым была поставлена нашему полку. Летать приходилось с утра до позднего вечера. На обратном пути вывозили раненых солдат на лечение. За успешное выполнение этой операции я был награждён медалью "За боевые заслуги". Особенно мне запомнилось 1 апреля 1944 г. В сводке "Советского информбюро" сообщалась радостная весть: войска I Украинского фронта под командованием маршала т. Жукова освободили мою Родину - Дунаевцы, а значит и село Горчичну. Радости у меня не было конца. Друзья поздравляли меня, жали руки, веселились вместе со мной. Но вместе с радостью меня не покидала мысль, что же дома, живы ли все? И вот в одном из полетов в район г. Бельцы (Молдавия) я решил полететь в Горчичну, посмотреть, как она выглядит. Сделав несколько кругов над домом, сбросив вымпел с письмом и фотографией, я улетел на аэродром Умань. А 25 мая 1944 г. был самый счастливый день в моей жизни. Командование полка предоставило в мое распоряжение маленький самолет ПО-2 "Кукурузник", как его называли на фронте, за то, что он мог совершить посадку на любом огороде и разрешили мне слетать на родину. Когда мы сели на поле возле села Горчична, к нам прибежали дети, колхозники, дарили мне и летчику цветы. Расспрашивали меня о положении на фронтах. Ребята щупали самолет руками, интересовались, с чего он сделан. Приятно было после почти трехлетнего перерыва снова попасть в свое родное село, увидеть лица своих родных и знакомых.
На следующий день мы с летчиком полетели по окрестностям района, побывали в Дунаевцах, Голозубинцах. А через несколько дней я улетел в свою часть, в г. Житомир. Но не долго пришлось мне летать на выполнение боевых заданий. В ночь с 18 на 19.6.1944 года при выполнении специального задания над территорией Польши по выброске листовок с обращением к польскому народу по оказанию помощи при наступлении Советской армии наш самолет был зажжен немецким истребителем, в районе гор. Хелм. Члены экипажа, кроме командира экипажа капитана Н. Маркина, спаслись на парашютах. Возвратившись с партизанского отряда в Польше в свою часть, после небольшого отдыха и лечения в сентябре 1944 г. я снова начал летать к партизанам в тыл врага. Это были полеты в Чехословакию по оказанию помощи Словацкому национальному восстанию. Сложность этих полетов состояла в том, что аэродром был расположен в ущелье высоких гор Татр, высота которых доходила до 3700 м. Таких полетов я совершил более 10. Перевозили мы словакам десантный корпус, оружие, боеприпасы и медикаменты, а на обратном пути вывозили тяжелораненых. За выполнение этой операции я был удостоен ордена Отечественной войны I степени.
Последний полет совершил на бомбардировку немецкого г. Бреславу –ныне польский город Вроцлав под Берлином в конце апреля 1945 года.
За время ВОВ совершил около 300 боевых вылетов по разгрому врага и по оказанию помощи партизанам.
Закончил войну в звании «капитан», должность «штурман эскадрильи». Служил в полку до 1960 года, уволился в звании «подполковник», должность «старший штурман полка».
Поляк, который меня спасал в 1944 году, награжден нашим правительством медалью "За боевые заслуги".
А. Боднар

ГАСПИТО. Ф. П-9019. Оп. 1. Д. 1327. Л. 2-6 об. Автограф.

№ 2
Воспоминания А.С. Енина «И раненый оставался в строю»
[1970-е гг.]*

Я трехлетним мальчиком остался без родителей. Жил в Бондарском районе. Государство помогло мне получить образование. Работал учителем в Знаменском районе.
В 1939 году призван в армию и поступил на учебу в общевойсковое училище в г. Проскуров (ныне город Хмельницкий). В 1940 году училище переводят в г. Свердловск, где до начала войны я продолжал учебу. Война застала нас, юных курсантов, в стенах военного училища. В конце июня нам присвоили звание «лейтенант». И я был направлен в распоряжение Центрального фронта. В составе 266-й стрелковой дивизии стал на защиту г. Гомель, где мы встретились впервые на р. Сож с немецкими захватчиками. Немцы упорно сопротивлялись, превратив на противоположном берегу дома и постройки в огневые точки. Плотный огонь не давал нам возможности двигаться вперед, и мы залегли в земляных укрытиях. Немцы перешли в контратаку, их поддерживали танки и артиллерия. Мы держались до глубокой ночи, и отошли через р. Сож в пригород города Гомеля - Ново-Белица.
В лесу заняли оборону. Через несколько тяжелых дней мы оказались в окружении. Стали выходить из него группами. Немцы всеми силами старались закрыть нам выход. Были большие потери. Меня тяжело ранило. Эшелон с ранеными шел на Восток. Я попросился, чтобы меня оставили на лечении в г. Тамбове в госпитале. После лечения направили в г. Куйбышев для участия в создании и обучении новых боевых подразделений. В составе сформированного минометного батальона меня направили под Харьков. Батальон входил в 41 -ю стрелковую дивизию. Расположились в районе селения Красный Лиман, мы начали готовиться к освобождению г. Харькова.
В начале мая 1942 года в 4 часа утра перешли в наступление. Враг сопротивлялся упорно, нанося нам ощутимые потери. Здесь мы освободили несколько населенных пунктов, в том числе село Лозня, где и остановились, встретив сильный артиллерийский и пулеметный огонь противника. Я снова был ранен, но остался руководить боем своего дивизиона. Был снова ранен. Потеряв сознание, не помнил, как меня отправили в лазарет дивизии. Командование вместо меня принял заместитель по политчасти лейтенант Глушко. И опять я попал на лечение в г. Тамбов в госпиталь, где располагался областной краеведческий был музей (а сейчас открыта церковь).
Наступил 1943 год. После выздоровления меня направили в 38 армию, в 114й стрелковый полк на должность заместителя командира стрелкового батальона. Теперь я воевал на Центральном фронте - Орловско-Курского направления.
Гитлеровское командование начало крупное наступление. Наши части сдерживали бешеный натиск врага, который бросил против наших войск большое количество танков и самоходной артиллерии.
Часто в памяти всплывает памятный для меня бой. Я на своем участке выставил расчеты противотанковых ружей и бойцов с бутылками с горючей смесью. Немцы пошли в атаку. Земля дрожала и горела, снаряды и мины пахали многострадальную Курскую землю. Горели постройки близлежащих деревень. Черная гарь плыла над землей. Мы с трудом сдерживали натиск врага. К нашему счастью появились советские штурмовики и истребители, (немцы называли их черной смертью). Удар авиации дал нам возможность перейти в контратаку. Пробежали, перешли маленькую речку и вошли на пшеничное поле. Успех боевых действий был переменным. Мы окапались и заняли временную оборону.
Я решил проверить своих бойцов, как они окапались и готовы ли опять встретить контратаку противника. В это время немецкий снайпер ранил меня в ногу. Я упал в окопчик. Боец перевязал мне рану. Старался держаться до конца боя. За этот бой был награжден орденом Красной Звезды.
Около двух месяцев я провел в полевом госпитале. В дальнейшим был откомандирован на 1-й Украинский фронт. В соединениях фронта прошел до предгорья Карпат. В районе города Красино получил контузию. Лечился полтора месяца в госпитале г. Львова. Несмотря на все усилия врачей, выздоровление не наступило. Решением врачебно-медицинской комиссией был признан негодным для службы в Советской Армии. И в декабре 1944 года прибыл на родную Тамбовщину.
На этом и кончилась для меня война, которая сделала меня инвалидом.
А.С. Енин

ГАСПИТО. Ф. Р-9291. Оп. 5. Д. 1. Л. 33-35. Подлинник рукописный.
_______________________________
* Дата установлена по соседним в деле документам.

№ 3
Воспоминания бывшего командира батареи 239-го минометного полка 17-й Киевско-Житомирской ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени артиллерийской дивизии прорыва РВГК М.И.Кобзева *
Ранее 16 октября 1980 г.**

До войны учился в семилетке, работал в совхозе. В декабре сорок второго года после окончания Пензенского военного минометного училища в звании лейтенанта был направлен в 239-й минометный полк на должность командира минометного взвода в формирующуюся в Гороховецких учебных лагерях 22-ю минометную бригаду, которая в последствии вошла в состав 17-й артдивизии прорыва РВГК. […]***.
Мне особенно врезались в память жестокие бои на Орловско-Курской дуге в августе 1943 года. Это было в районе города Ахтырка. Моей батарее было приказано: огнем минометов прикрывать отход наших войск, преграждая путь пехоте противника, наступающей за танками. Туго пришлось расчетам моей батареи, когда «тигры» начали поливать ее градом осколков. Они вывели из строя два миномета и почти половину прислуги. Прямым попаданием снаряда был убит заряжающий Банзавай, вражеская пуля угодила в голову наводчика Ирдулина, третьему номеру осколком оторвало подбородок. Чудом остался цел лишь один миномет батареи, замаскированный в зарослях кукурузы, который вместе с разведчиком Коноплевым и радистом Чернышевым двое суток мы трое тащили 17 километров, пока не нашли отступивший на заданные позиции свой полк.
После того, когда контратака была отбита и противник остановлен, с бойцами батареи мне пришлось вернуться на место прежнего боя, оказавшегося в нейтральной полосе, буквально из-под носа гитлеровцев вывозить поврежденные минометы заодно с грузовиком. За этот бой я был награжден орденом Красной Звезды.
В битве за Днепр с группой радистов и разведчиков мы вместе с командиром нашего дивизиона С.К. Ивановым первые переправились через водную ширь на Букринский плацдарм, выполняя приказ командира полка майора Н.Д. Засыпкина о корректировке огня минометных расчетов нашего полка. При форсировании этой водной преграды с нами произошла неприятность. Когда плот находился близко у противоположного берега, взрывом снаряда наш плот опрокинулся, и все мы оказались в воде. Спасая радиостанцию от влаги, достигли правого берега и добрались на плацдарме до условленного места, где оборудовали НП. Радисты развернули рацию и связали нас с огневыми позициями полка и с взаимодействующими пехотными подразделениями. Через считанные минуты минометчики обрушили огонь по вражеским позициям, опоясывающих плацдарм. Наблюдая за разрывами мин, я стремился корректировать огонь с наибольшей точностью по вражеским огневым средствам, препятствующим продвижению нашей пехоте для расширения плацдарма.
За время 20-дневных боев за Киев на Букринском плацдарме огнем нашего дивизиона было уничтожено: одна минометная, одна артиллерийская батареи, два орудия, восемь пулеметных гнезд и до 180 гитлеровцев.
Фашистское командование считало, что главный удар советских войск по освобождению Киева будет наноситься именно с Букринского плацдарма. Поэтому они стягивали в этот район новые танковые и пехотные соединения с намерением сбросить наши войска в Днепр.
Учитывая это, советское командование, решило главный удар произвести с Лютежского плацдарма. С этой целью была произведена перегруппировка войск 1-го Украинского фронта.
В конце октября 1943 года вместе с 17-й артдивизией прорыва, сдав плацдарм новым частям и совершив 200-километровый марш ночью на север, заняли огневые позиции на Лютежском плацдарме.
В ночь на 3 ноября 1943 года минометчики нашего полка ждали сигнала артподготовки. Лишь утром в 8 часов 40 минут раздался гул наших «катюш», известивших о начале арт. наступления. Расчеты по местам! - подал я команду батарее. Когда командиры взводов доложили о готовности расчетов к ведению огня, скомандовал: «Огонь!». После 40-минутного гула артподготовки и поддержки с воздуха в прорыв устремились танковые и пехотные соединения. Вражеские войска не выдержали натиска, начали отступать. К вечеру первого дня наступления советские войска продвинулись на 12-15 километров. Но враг продолжал отчаянно сопротивляться. В результате боев 3-5 ноября 1943 года минометчиками нашего полка было уничтожено 24 пулеметных точки, три минометные батареи, убито и рассеяно до двух батальонов пехоты противника из них значительная часть на счету нашей 5-й батареи и нашего 2-го дивизиона.
К рассвету 6 ноября 1943 года Киев был очищен от фашистов, над городом взвился алый стяг.
7 ноября мы отметили 26-ю годовщину Октябрьской революции. За отличные боевые действия при форсировании Днепра и освобождении Киева в числе многих воинов был удостоен ордена Отечественной войны I степени.
Далее мой боевой путь проходил через Житомир, Винницу, Проскуров, Тернополь, Львов и многие другие города Украины и Польши. Довелось участвовать в ликвидации окруженных группировок противника под Бродами, Корсунь-Шевченковском и Тернополем.
Осенью 1944 года принимал участие в Карпатско-Дуклинской операции. В этих боях наша 17-я артдивизия прорыва в составе 38-й армии взаимодействовала с Первым армейским Чехословацким корпусом. Мне довелось с командного пункта генерала Людвига Свободы корректировать огонь своей батареи, обеспечивая наступление чехословацких воинов на Дуклинский горный перевал. В этом бою мне не повезло. Разорвавшийся снаряд контузил и прошил мое тело множеством осколков, стиснул его жгучей болью. «Неужели конец?» - пронеслось в моем сознании. В мгновение промелькнула вся короткая жизнь: мать, родная «Пахатноугловка», где бегал по лужайке в детстве, парное молоко, школа, сверстники, а затем сознание покинуло меня. Очнулся в госпитале на больничной кровати, где пришлось лечиться несколько месяцев. Врачи, как могли, боролись за мою жизнь. Медленно затягивались раны на изуродованном теле. Выжил!
В начале сорок пятого вернулся домой инвалидом. Отдыхать не пришлось. Снова встал в строй, этого требовала продолжающаяся война. В местной школе начал работать военруком, воспитателем детей. Несколько раз избирался секретарем парторганизации школы. Когда оставил работу педагога, не сидел дома, продолжал работать на рядовой, но очень необходимой должности оператора по приготовлению искусственного молока для выпойки телят в родном совхозе.
Несмотря на ухудшение здоровья, находил время для встречи с молодежью, рассказывал о величии подвига советского народа в годы Великой Отечественной войны, активным участником которой был сам.
За время боевых действий был награжден тремя орденами и медалями: «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За оборону Ленинграда», «За освобождение Киева», чехословацкой медалью «За Дуклу» и ряд других медалей.

ГАСПИТО. Ф. Р-9335. Оп. 3. Д. 29. Л. 4-6 об. Подлинный рукописный.
_______________________________________
* Запись произведена В.П. Савиных.
** 16 октября 1980 г. – дата ухода из жизни М.И. Кобзева.
*** Опущены воспоминания об участии в боевых действиях на Волховском фронте.

№ 4
Воспоминания П. Бравермана о подвиге капитана К.Ф. Захарова
15 мая 1988 г.

С первых же дней формирования нашего 233-го истребительского авиационного полка, в начале июня 1941 г. в полк прибыл летчик младший лейтенант Захаров Константин Федорович.
Отличало Захарова К.Ф. страстное желание летать, и не просто летать, а вносить в каждый полет новые творческие элементы, иногда граничащие с нарушениями наставлений по производству полетов.
С первых дней войны, когда перед полком была поставлена задача, оборонять небо Москвы от налетов фашистских стервятников, проявились мастерство и смелость летчика - истребителя Захарова К.Ф. За два дня звено, куда входил Захаров, сбило семь вражеских самолетов. Об этом можно прочесть в журнале «Дружба народов», № 12, 1986 г., Юрий Жуков, «Солдатские думы». Автор приводит письмо врача полка Я. Попелянского, которое он послал в 1941 г. в газету «Комсомольская правда».
После разгрома немецко-фашистских войск под Москвой полк участвовал в боях на Западном фронте, под г. Елец и др. направлениях. Затем был направлен на переформирование и получение материальной части - новых самолетов.
К.Ф.Захаров к тому времени уже был в звании капитана и должности командира эскадрильи.
В конце 1942 г. полк прибыл в г. Рассказово, для пополнения летным и техническим составом и получения самолетов.
В начале февраля 1943 г. нам сообщили, что на средства, собранные колхозниками Тамбовской области приобретены новые самолеты ЯК-7Б, которые будут переданы нашему полку. Самолеты в разобранном виде прибывали по железной дороге в г. Тамбов, где наши механики их собирали, а летчики перегоняли в Рассказово.
Все самолеты были собраны и перегнаны в Рассказово с 2 по 12 февраля 1943 г. Весь личный состав работал самоотверженно.
На фюзеляжах самолета решили яркой красной сделать надпись «Тамбовский колхозник».
На этих самолетах полк принял участие в Орловско-Курской битве.
О том, как полк воевал под Курском на самолетах «Тамбовский колхозник» написано в книге полковника В.М. Безымянного и др. «На страже неба столицы» (г. Москва, 1968 г. Военное издательство Министерства обороны СССР, стр. 280.):«…Действуя в составе 16-й воздушной Армии полк с 27 мая по 14 августа 1943 г. совершил 694 самолето-вылета и уничтожил 79 самолетов противника, из них 32 бомбардировщика и 47 истребителей, потеряв лишь 12 своих самолетов».
Эскадрилья капитана Захарова не раз отличалась в этих боях, личный состав отмечался боевыми наградами. Сам Захаров К.Ф. был награжден орденом «Боевого Красного Знамени».
Свой бессмертный подвиг К.Ф. Захаров совершил при освобождении Белоруссии.
Это произошло в конце февраля 1944 г. в 7-10 км западнее Мозыря. Полк получил задание штурмовать отходящие части противника, уничтожая живую силу и технику.
Капитан Захаров К.Ф. повел четверку яков в составе своего ведомого Волкова И.И., и второй пары - Кавказский Н.П. и Тарасенков Е.В. Сделав два захода по скоплению врагов, уничтожили много вражеских солдат и офицеров и подожгли скопление танков и артиллерии.
На третьем заходе у Захарова К.Ф., очевидно, что-то случилось с пушкой, т.к. она не стреляла. И он направил свой самолет в скопление фашистских войск.
На месте его гибели, на окраине г. Мозырь БССР установлена памятная стела. Комсомольско-молодежная бригада Мозырьского нефтеперегонного завода зачислила его в свою бригаду, заработанные за него деньги перечисляют в фонд Мира.

ГАСПИТО Ф. Р-9291. Оп. 1. Д. 9. Л. 3-4. Подлинник.

№ 5
Из воспоминаний военного фельдшера М.И. Репина «Рубцы на сердце»
1995 г.

«Если мы о себе не расскажем,
Тогда кто же расскажет о нас?»
К. Ваншенкин, поэт-фронтовик

[…]*. Глава I.
После зимних боев под Касторной, в начале сорок третьего наш 539-й артиллерийский полк 12-й артдивизии прорыва РВГК на короткое время «забуксовал» в селе Тимирязево.
- Когда же будем наступать? - нетерпеливо спрашивали бойцы у своих командиров.
И вот однажды вечером, в конце апреля, раздалась команда:
- Приготовиться к маршу!
Весна выдалась на редкость крутая. Быстро тающий снег превратил дороги в месиво. Машины то и дело застревали.
Перед рассветом полк, проехав по улицам полуразбитого городка Малоархангельск, оказался в полосе обороны 15-го стрелкового корпуса, находящегося на правом фланге 13 армии генерала Н.П.Пухова.
Активных боевых действий сторон в это время здесь тоже не было. Зато активность проявлялась в усердном вгрызании в землю. Необходимо было вырыть около пяти километров траншей, орудийные окопы, ниши для снарядов, укрытия для машин, наблюдательные пункты, штабные блиндажи и в первую очередь, землянки для жилья.
Не отставала в проведении земляных работ и наша медико-санитарная часть полка - полковой медицинский пункт. Бывалые солдаты - санитары Токмаков И.А. и Давыдов П.С. придумали соорудить для тяжелораненых убежище. В западную стенку оврага прорыли углубление размером два на три метра. Верх перекрыли бревнами в три наката. Получилось вроде комнаты, но только без окон. Вход в убежище занавесили плащ-палаткой. На земляном полу расставили ящики из-под снарядов. Получилось вроде бы столики.
На этих ящиках-столиках медсестра Маша Юнакова разложила медицинский инструмент для оказания помощи. Шофер Миша Волчок осветил убежище двумя «катюшами» - так назывались осветительные приборы, которые состояли из сплюснутых на концах патронов. Вместо фитилей использовали клочки портянок. Кроме убежища для раненых соорудили еще землянку для девчат» - «женскую обитель». И каждый постарался вырыть для себя индивидуальный ровик-окопчик, надежное укрытие от осколков. Все это делалось поздно вечером. Днем работа ПМП проводилась согласно утвержденного распорядка дня. Утром - осмотр личного состава на форму 20. Ликвидация вшивости была главная задача медиков, - среди местного населения отмечались случаи сыпного тифа. Каждый день проверялись землянки на чистоту и порядок. И там, где обнаруживали насекомых, все белье подвергали дезобработке.
После завтрака начинались занятия: обучали бойцов само и взаимопомощи. Во второй половине дня проводили прием больных и лечебные процедуры. Такую обыденную работу военврач ПМП капитан медицинской службы Г.П. Шевырева называла «будничной текучкой». Но эта «будничная текучка» занимала весь рабочий день, - с раннего утра до наступления темноты.
Во время отдыха я любил бывать у ручья, который протекал за двести-триста метров от нашего ПМП, - у самой околицы села Гриневки.
Глядя на бьющийся родничок, который ритмично пульсировал, как молодое сердце, я часто вспоминал такой же родничок у себя на Родине, в селе Полковое, что находится в десяти километрах от Тамбова. На фронте постоянно вспоминалась своя малая Родина.
Однажды, а было это уже в конце июня, мне захотелось освежиться родниковой водой. Стояла нетерпимая жара-жарища. Жгучие лучи солнца безжалостно иссушали землю. Трава начала желтеть и чахнуть. Небо казалось выцветшим и поблекшим. Я не успел сбросить гимнастерку, как услышал голос санинструктора Маши Юнаковой:
- Товарищ лейтенант, вас вызывает майор Леднев.
Я сразу же устремился к расположению штаба полка. Подойдя к блиндажу, поправил пилотку, одернул гимнастерку и как-то робко вошел в землянку.
- Товарищ начальник штаба, фельдшер санчасти явился! - доложил я и посмотрел на офицеров, сидящих полукругом у стола, на котором лежала испещренная цветными карандашами карта.
- Привет, медицина! - майор Леднев слегка улыбнулся и колючими глазами уставился в меня.
- Когда же научишься докладывать по военному, товарищ лейтенант медицинской службы? - он особо подчеркнул три последних слова.
Я стоял, как врытый и молчал.
Начальник штаба привстал из-за стола и сурово посмотрел на меня:
- Почему не докладываешь о ЧП? Военврач капитан Шевырева заболела и уехала в медсанроту, а он помалкивает, как будто ничего существенного не произошло! Чем же она заболела? - спросил он и все офицеры, как по команде, повернули головы в мою сторону.
- Вроде обострение гастрита, - ответил я, - А уехала она совсем недавно. Машина еще не возвратилась. Может, она вернется? - попытался я оправдываться…и вдруг, неожиданно для нас, невдалеке от блиндажа раздался оглушительный взрыв снаряда. За ним тут же последовал второй, третий…
- Вот гад проклятый, начинает пристреливаться. Похоже, ударил по нашим батареям? - майор Леднев вытянул руку в сторону расположения огневых позиций первого дивизиона.
- Не иначе готовится к наступлению - заметил начальник штаба первого дивизиона.
- Это говорит о том, что надо быть начеку! - сказал начальник штаба полка и подошел ко мне:
- До возвращения военврача командование ПМП возлагается на вас лично! - отдал приказ и поглядел на меня вопросительным взглядом:
- А сейчас можете быть свободными.
Уходя из штаба полка, я всю дорогу думал о боевой тревоге, думал уже как командир вверенного мне подразделения.
«Боевая тревога, - размышлял я сам с собой, - А сколько она таит в себе невысказанных тревог сердца, тревог мыслей, тревог нервов, тревог всего, что так беспокоит на войне каждого человека».
Подойдя к убежищу ПМП, увидел сидящих на траве раненых, а чуть в стороне от них, лежал на носилках вверх лицом с широко открытыми глазами умерший боец. Рядом с ним стояла санинструктор Вера Куличенко и неизвестно кому говорила сквозь слезы:
- Какой ужас! За все мои девятнадцать лет не приходилось видеть мертвых с открытыми глазами. Это даже жутко - видеть в глазах мертвого человека просторы огромного неба.
Я подошел к Вере и дернул ее за рукав гимнастерки:
- Ты чего ревешь? - спросил у нее, - Ты что же, боишься мертвых?
Вера растерянно посмотрела на меня:
- Да, боюсь! Очень боюсь! - виновато потупилась и еще громче завопила: - Очень боюсь крови! Всего боюсь на войне! У меня даже голова закружилась, когда делала перевязку?
- А как же ты работала медсестрой?
- А я пока не работала. Вот здесь начала работать, - говорила она раздраженным голосом и пристально смотрела в глаза погибшего бойца.
Я подошел к умершему и сомкнул веки глаз.
- А ты прекрати «хныканье» - приказал Вере и, повысив голос, спросил:
- А ты, что же, теперь будешь оплакивать каждого умершего?
- Бревно ты бесчувственное! - со злом ответила она, вытирая слезы рукавом гимнастерки, - Собаку убитую и то жалко. А ведь это же че-ло-век!
- А разве от такой жалости кому-нибудь легче? - почти закричал я на Веру.
- Легче! Легче! - во весь голос зачастила она в ответ, - Мне легче! Мне! Мне! Еще и не воевали, а уже мертвые! Что же будет дальше?
Вера снова разрыдалась и отошла к раненым.
- А ты, милая сестренка, не плачь! Не надо плакать, - сказал парень с забинтованными до колен ногами, - Война без смертей не бывает!
Боец не успел что-то договорить до конца, как в сорока-пятидесяти метрах раздался мощный взрыв немецкого снаряда.
За последние дни июня противник заметно активизировал пристрелку дальнобойных орудий и повысил активность разведывательной авиации. «Рама» - самолет-разведчик противника постоянно высматривала наши боевые позиции.
Артиллерийские разведчики полка, зорко наблюдавшие за передним краем врага, уже делали для себя некоторые выводы: фашисты заметно концентрируют свои наступательные силы, особенно танки и самоходные орудия.
Продолжая совершенствование оборудования боевых порядков, личный состав полка одновременно повышал и артиллерийское мастерство. Боевая подготовка строилась в соответствии с требованиями дивизии и армии.
Зайдешь, бывало на батарею, и кажется, вот-вот начнутся бои, - всюду слышатся четкие приказы и немногословные доклады, видишь сосредоточенные лица бойцов и быстрые, но не суетливые их движения.
Командиры уделяли большое внимание подготовки орудийных расчетов: их слаженности в действиях и взаимозаменяемости номеров. Учили стрельбе прямой наводкой по танкам.
По всему фронту стояла тревожная и загадочная тишина. Каждый знал, что так бывает только перед самой грозой.


Глава II.
Сквозь сон я почувствовал, как меня кто-то толкнул в плечо.
- Подъем! Тревога!
Рядом стоял санитар Иван Алексеевич Токмаков.
- Пойду, подниму девчат! - сказал он и вышел из убежища.
Внезапно ворвавшийся артиллерийский гул разорвал в мелкие клочья ночную тишину. Я вскочил с лежанки, торопливо застегнул ремень и выскочил из землянки. Пушки, подобно громадному молоту, отбивали глухие удары, и земля вздрагивала и дрожала.
«Вот и началось» - подумал я и поднялся на гребень оврага, откуда просматривалась деревня Гриневка, где располагались батареи нашего 539-го артиллерийского полка.
«А почему стреляют наши? - в уме вереницей вставали вопросы,
- Как же это так? Ведь каждый день твердили, что немцы готовятся к наступлению. И вдруг, стреляют наши пушки. Так почему же стреляют наши?»
Легкий ветерок разносил запахи полевых трав и горький полыни. Звезды, густо усеявшие небо, постепенно меркли, и мне казалось, что они вздрагивают от грохота артиллерийской канонады.
Конечно, я не знал и не представлял сложившуюся обстановку в районе нашей обороны. Откуда фельдшеру полковой медсанчасти знать об этом? У меня был свой спектр деятельности, - оказывать помощь раненым. На войне у каждого был свой передний край, - перед его окопом, перед его лицом. И дальше этого он ничего не видел!
В предрассветной густой синеве неба изгибались пунктирами длинные дуги ревущего пламени и мне, казалось, что эти стрелы-огни изрыгала сама разгневанная земля!
- Ну и сила! - поражался я ураганным залпом тяжелой и дальнобойной артиллерии.
«Вот это действительно - б о г в о й н ы!».
Сплошная лавина яростного огня с каждой минутой усиливалась и нарастала.
«Долго ли так будет продолжаться?» - подумал я и увидел идущего начальника связи полка лейтенанта Гнездилова П.Н., который напевал песенку из кинофильма «Чапаев»: «Ты не вейся черный ворон, черный ворон надо мной…».
Но как только поравнялся со мной, петь перестал.
- Здорово, друг! Как самочувствие? Ты знаешь, что фашисты вот сейчас пойдут в наступление?
- Как это…пойдут в наступление? - удивился я такой новости, - Ты что? Ведь стреляют-то наши!
- Эх, ты, медицина. Ничего ты не знаешь. Солдатская молва разнесла о том, что противник на рассвете пойдет в наступление. А вот, почему стреляют наши? Это и для меня…пока загадка. Наверное, наши командующие решили нанести контрудар? Так сказать, пощипать крылышки черному ворону. А вообще-то, как говорится, поживем - увидим!
Лейтенант Гнездилов похлопал мне по плечу и торопливым шагом двинулся по направлению штаба полка. Некоторое время я стоял в раздумье: «И с чего бы это так дало некоторым товарищам думать про медиков, что они, дескать, не вояки! А ведь и вправду говорят, что каждый человек о другом судит со своей колокольни».
Позади себя я услышал чьи-то приближающиеся шаги.
- Товарищ лейтенант, а почему нас не позвали с собой? - спросила Маша Юнакова. Я старался на ее вопрос не отвечать, и сделал такой вид, - якобы не расслышал ее вопроса.
Западный горизонт неба окрасился сплошь густым багровым цветом, а на востоке алела тонкая полоска малиновой зари. И в эти предрассветные минуты, словно по велению волшебной палочки, ураганная пальба артиллерии внезапно прекратилась и снова наступила загадочная тишина.
«Что же случилось?» - размышлял я сам с собой, и вспомнил бои на Калининском фронте летом прошлого года. Я хорошо усвоил и запомнил только одну тактику боя: после артиллерийской подготовки, наши войска сразу же выступили в атаку. Я в ту пору работал фельдшером в 101-й танковой бригаде.
«А что же случилось сейчас? Почему вдруг все вокруг замолчало и затихло, будто бы все повымерло и больше никакой войны не будет!».
Июльское солнце медленно выкатывалось на небо, и мне казалось, что эта плотная тишина тормозит продвижение солнца к зениту. В душе появилась непонятная тревога: «Что же это такое? Что же будет дальше?».
Минута за минутой тянулись, как упругая резина, и не прошло несколько коротких мгновений, до моего слуха докатились, вначале - слабые, отдаленные, а потом - отчетливые гулы приближающихся самолетов противника.
Я схватил Машу за руку и потянул за собой по склону оврага в убежище.
- Давай быстрее!
Навстречу приближающимся самолетам по всему небу рассыпались черные и белые хлопья разрывов зенитных снарядов и пуль. Сквозь эти маленькие облачка разрывов неторопливо ползли немецкие бомбардировщики.
Я продолжал тащить Машу за руку. Но она рывком отняла свою руку из моей и стремительно понеслась в расположении санчасти. Я на минутку остановился и начал считать самолеты врага: «Три …десять…двадцать…тридцать…Да сколько же их паразитов!? Пикирующие «юнкерсы» летели тремя партиями, а за ними поэтапно входили в зону обстрела «мессершмитты».
- Воздух! Воздух! - возгласы тревожной команды известили о том, что самолеты противника уже близко, - надо немедленно прятаться в укрытия.
«Юнкерсы» распадались на отдельные группы и с завыванием сирен бросались в пике на расположения наших батарей… От бомбовых взрывов земля внезапно задрожала и мне показалось, что она куда-то побежала из-под ног. Я рванулся с места бегом в расположение ПМП. Как только ворвался в убежище, сразу же заметил резкое содрогание фитилей коптилок.
Если б вы знали, как томительно долго тянулись минуты ожидания отбоя воздушной тревоги. Разрывы бомб несколько минут продолжали сотрясать стены нашего убежища, и мы молча смотрели друг на друга: «Когда же это все кончится?!».
Как только грохот бомб замолк, я выскочил из убежища, - меня тревожило отсутствие нашего шофера Миши Волчка: «Где же он? Что с ним?
Оказалось, что Волчок - сидел у капонира санитарной машины и курил папиросу. Увидев его живым, я обрадовано спросил:
- А тебе одному было не страшно?
Он привстал с земли, поглядел внимательно на меня и улыбнулся:
- В ровике гораздо безопасней, чем в землянке.
И чуть помолчав, спросил:
- А как ваше самочувствие, товарищ лейтенант? Нормально? Ну и хорошо. А вот работенки теперь прибавится…
От расположения санчасти отчетливо слышались орудийные раскаты, и по устоявшемуся гулу можно было понять, что в этом нескончаемом грохоте участвуют в битве сотни, а может и тысячи самых различных орудий и минометов.
После бомбежки огневых позиций, немецкая артиллерия начала обработку переднего края нашей обороны.
В 5.30 вражеская пехота при поддержке десятков танков и авиации атаковала правофланговые части 13-й армии, ударила в направлении на Малоархангельск. Настойчивые атаки противника начались где-то к 6 часам утра в районе Протасова и Гриневки.
Встреченный массированным огнем орудий противотанковых опорных пунктов артиллерийских полков 32-й гаубичной бригады (539-й и 872-й полки), противник понес большие потери и отошел на исходное положение.
В отражении первого удара фашистов большую роль сыграла умело организованная тактика ведения огня нашей артиллерии. И хотя в это время вражеская авиация подвергла огневые позиции ожесточенной бомбежке, батарейцы не прекращали бой, подожгли несколько танков, вынудив остальные повернуть обратно и отойти в село Васильевку.

Глава III.
Первые раненые в боях на Орловско-Курской дуге запомнились даже по фамилиям. Особенно наводчик орудия сержант Жеребятьев.
В санчасть он прибыл вместе с командиром огневого взвода лейтенантом Нагнибедой.
Резко распахнув плащ-палатку при входе в убежище, сержант басовитым голосом не то чтобы сказал, а вроде бы пропел:
- Прошу оказать помощь.
Медсестра Маша Юнакова пригласила раненого к перевязочному столу. Я сразу же обратил внимание на его окровавленную руку,- сквозь повязку, наложенную прямо на рукав гимнастерки, виднелся выпирающий выступ.
«А это что такое?» - подумал я и осторожно прощупал «выступ».
- Ну, и как? Здорово болит? - спросил у сержанта.
Он показал рукой на уши, - дескать, ничего не слышит, - крепко оглушило.
Я несколько повысил голос:
- Придется потерпеть. Будем рану обрабатывать!
- Хорошо! - ответил пострадавший, - Будем терпеть! Тут-то можно терпеть! А вон там, на передовой, что творится! Один ужас. Прет ползучий гад, танками прет! Прет во всю прыть. Не признает никакого огня. Если б вы видели, что творится у Протасова? Весь горизонт застлали пыль, дым, гарь, чад. Вся земля вздыбилась…
Пока сержант рассказывал про бой у села Протасова, я тем временем разбинтовал руку, - из обширной и глубокой раны плеча выпирал наружу остроконечный осколок. Кровь продолжала бурно сочиться. Похоже было, что осколок продолжал травмировать крупные сосуды.
«Надо немедленно удалять!» - просквозила мысль мозги, и я пригласил военврача посмотреть раненого.
- Вот так, друзья мои, - сказала Галина Петровна, - началось и наше боевое крещение!
Сержант внимательно посмотрел на военврача и, по-видимому, подумал: «А что же она будет делать дальше?».
Надо признаться, раздумывать медикам на войне долго не приходится, - их помощи ждут десятки таких же раненых!
- Маша! - обратилась военврач к медсестре, - приготовь шприц и новокаин.
Доктор Шевырева Г.П. работала неторопливо, но старательно. Ее любимой поговоркой было латинское изречение: «Я сделала все, что могла. Пусть сделают другие - лучше!».
Подобные «занозы», как у сержанта ей приходилось не один раз удалять и в зимних боях под Касторной.
- А сейчас, - обратилась она к раненому, - немножечко у-ко-лю!
В убежище было так тихо, что даже слышалось легкое поскрипывание шприца.
- А теперь, - Галина Петровна посмотрела на Машу, - подай салфетку!
Принимая левой рукой салфетку, она правой рукой, - резко и уверенно выхватила осколок из раны и выбросила в таз. Осколок грохнулся так, как будто разорвалась мина. Мы даже вздрогнули и вопросительно поглядели друг на друга. Раненый внимательно наблюдал за нашими действиями и терпеливо переносил мучительные боли.
Я-то хорошо знал, что такое ранение в плечевой сустав, - сам также был ранен в прошлом году в боях на Калининском фронте. В то время я работал фельдшером в 101-й танковой бригаде.
Чтобы записать необходимые данные в журнал регистрации раненых, прежде всего, спросил:
- Откуда родом, сержант?
- Из-под Воронежа, - ответил он.
- А как фамилия, земляк?
- Жеребятьев.
Наша Маша обычно молчаливая во время работы, на этот раз развязала язык и спросила:
- А у вас, товарищ сержант, под Воронежем все такие сильные?
Глядя на вас, вы какой-то…просто необыкновенный!
- И какой же это я необыкновенный? - пробасил сержант, - я такой же, как и все…
Дальнейший разговор прекратился, - в убежище санитары занесли раненого капитана. Мутные глаза у него смотрели устало. Слизистая губ обложилась сухим налетом. Он еле выговаривал:
- Дайте пить!
Галина Петровна внимательно обследовала капитана.
- Что же делать? - обратилась она ко мне, - Он ранен в живот. Ему нужна срочная операция.
Капитан не переставал просить: дайте пить.
- Воды ни в коем случае не давать! - Галина Петровна приказала Маше, - Смочи салфетку и приложи к губам. Запомни: таким раненым пить нельзя!
Маша обильно смочила салфетку, и как только поднесла ко рту капитана, он с жадностью принялся ее жевать, готовый разорвать на самые мелкие кусочки.
- Да что же вы делаете? - не выдержала Галина Петровна, увидев, как раненый грызет мокрую салфетку.
- Ну, потерпите! Скоро отправим в госпиталь. Там сделают операцию, и будет сразу же легче!
Как просто и легко сказать: «Потерпите немного. Скоро будет легче». Но как терпеть и сколько надо терпеть, чтобы дождаться, когда тебе станет хоть немножечко полегче, - об этом знают только одни раненые, и больше - никто!
По указанию военврача я сбегал и сообщил шоферу, чтобы готовился к поездке в медсанроту. Вернувшись в убежище, я немедленно приступил к заполнению «карточек передового района».
Ко мне подошел лейтенант Нагнибеда и попросил взволнованным голосом:
- Дайте капитану попить. Что же так мучиться?
- Таким раненым пить нельзя! Опасно, - с горячей злостью ответил я лейтенанту, - Ведь раненые погибают не от боли, а от большой потери крови! А вы чего выжидаете и не отправляетесь в медсанроту?
- А я и не думаю. Зачем в медсанроту? - удивился лейтенант, - я могу и здесь лечиться.
Пришлось обстоятельно объяснять, что в полку раненых оставлять не положено!
- А я никуда не поеду! - категорически заявил Нагнибеда, - Да разве меня с такой царапиной примут?
Ранение у него и действительно было не очень тяжелым, - без повреждения костей. Но обширная рана, словно распоротая ножом, пролегла через всю лопатку.
- Не хотите лечиться в стационаре, пеняйте на…
Но я не успел договорить фразы, как в убежище занесли сержанта Листопадова. Сразу же узнал этого рослого сибиряка, который недавно приходил к нам в ПМП с острыми коликами в сердце.
- Доктор, мне очень плохо, - кружится голова, - заявил Листопадов.
Военврач проверила пульс и распорядилась дать сердечные капли. Я тут же отмерил несколько капель валерианки. В убежище ворвался санитар Токмаков и объявил о том, что скопилось уже более двух десятков раненых. Я вышел из землянки, чтобы проверить: не нужна ли кому срочная помощь?
Пришлось занести на перевязочный стол молоденького солдата с ранением в голову. Раненый, как заводная игрушка, повторял одни и те же слова:
- Умру я! Наверное, умру!
Маша, накладывая дополнительную повязку на голову, обеспокоенно утешала:
- Милый ты мой, не волнуйся. Не умрешь! Помогут доктора вылечиться. Опять будешь, как свеженький огурчик.
Раненый постепенно слабел и попросил Машу:
- Сестренка, ты моя родная, обними меня. Поцелуй меня! Может так будет легче умирать. Еще никто из девушек не целовал ни ра-зу-у-у!
Он заплакал, но так тихо и жалостливо, что у Маши выступили слезы, и она низко наклонилась к раненому. Слегка прижалась упругими комочками своих девичьих грудей и трижды звучно чмокнула в его запекшиеся кровавой коркой губы. Несколько минут она стояла рядом с ним и сочувственно смотрела в его открытые глаза, которые постепенно затухали и меркли.
Я заметил переживания Маши и спросил:
- А кто этот солдат?
- Как кто? Раненый, - ответила она и посмотрела на меня задумчивыми глазами, - но ведь ты же слышал, как он попросил меня поцеловать. Не могла я отказать. Жалко мальчика. Он совсем молоденький, - вроде тебя.
Когда началась погрузка пострадавших в машину, сержанта Листопадова не смогли добудиться никакими воплями, - он оказался мертвым!
Меня не переставали мучить одни и те же вопросы: «Почему умер Листопадов? В чем причина его смерти?». Но разве сумеешь спокойно продумать все до конца в такой напряженной работе, когда раненые поступали потоком, и каждому была необходима срочная помощь? С самого утра и до позднего вечера бой шел злобный, неистовый и кровавый! Медики судили о боях по количеству поступающих раненых, и это был для них самый верный признак!
Я сознательно не хочу описывать состояние всех раненых и контуженных, которым пришлось оказывать помощь в этот день. Да это и невозможно! Могу лишь сказать, что до глубины души поражало мужество и стойкость воинов, которые могли не только выдерживать сильнейший натиск врага, но и стойко переносить мучительные боли ранений и контузий!

Глава IV.
На Орловско-Курской дуге шел второй день ожесточенных боев. С утра и до полудня не стихала ни на минуту артиллерийская дуэль. Через ровные промежутки били тяжелые немецкие пушки. Наши отвечали выстрелами гаубиц и «катюш».
В убежище медпункта толчками содрогались огоньки коптилок, словно старались оторваться от кончиков фитилей. Удары разрывов по земле казались нам совсем рядом. Такое ощущение отмечает каждый, кто находится в это время в глубине земли. Сквозь грохот выстрелов у входа в убежище раздался пронзительный рев автомашины.
- Придется раненых не разгружать! - опечаленно проговорила Галина Петровна и посмотрела на меня:
- Идите к машине. Окажите необходимую помощь и немедленно отправляйтесь в медсанроту.
У самого села Гриневки раздались тяжелые удары бомб.
- Вот гад, опять по нашим позициям, - вырвалось у меня с языка.
От близких взрывов бревна наката сотрясались и терлись друг о друге, и нам казалось, что накатник вот-вот развалится и упадет на наши головы. Я вышел из убежища. В небе из края в край шарахался завывающий рев самолетов. Этот душу раздирающий гуд моторов то нарастал, то снова затихал, и так повторялось через каждые две-три минуты.
Впереди нашего медпункта, на противоположной стороне оврага, в стапятидесяти метрах от нас, рухнулся вражеский самолет и врезался почти наполовину в землю. Громовой взрыв протащился по оврагу, как нарастающий гул в ущелье гор, и растаял где-то в поле за селом. Земля под ногами продолжала дрожать, как живая, а клубящийся вихрь дыма и огня поднялся высоко в небо.
В воздухе запахло тошнотворной гарью и бензином. Я по привычке легко и быстро взобрался в кузов машины. У борта лежал боец с окровавленным лицом, - осколок вошел ему в одну щеку и вышел из другой. Вместе сгустками крови и слюны солдат выплюнул на ладонь обломки зубов и кончика языка. Лежал он строго навзничь, зажмурившись и зажав ладонью окровавленный рот. Он не то, чтобы тоскливо стонал, а хрипло и болезненно мычал. Такие раненые - жуткие мученики! У них напухают губы, - делаются нечеловеческими: толстыми и трудно подвижными. Постоянно обливаются потоками клейкой слюны, которая тянется изо рта по груди и животу, как кроваво-серая борода. Мне было надобно записать его фамилию в журнал регистрации.
- Как твоя фамилия? - спросил у него.
Он показал палец мизинец.
- Значит, Мезинцев?
Он закрутил головой, - дескать, нет, не угадал и еще раз помахал пальчиком.
- Ах, вот оно что! Ты Пальчиков! - обрадовано выкрикнул я. Он улыбнулся и кивнул головой.
Рядом с ним лежал незнакомый майор и не обращал ни какого внимания на наш разговор, а все время повторял одно тоже:
- Ой, как горит! Горит внутри! Горит!
Другие раненые терпеливо переносили боли и молчали.
Подготовка к транспортировке, на первый взгляд, кажется не таким уж трудным делом. Но это только кажется. На самом деле - совсем не так. Каждого необходимо опросить о его самочувствии. Каждого надо уложить в необходимую позу: кого-то строго на спину или на живот. Кого-то устроить поудобнее в полу сидячем положении, чтобы легче дышалось в пути.
В казалось бы нехитром деле я уже имел немалый опыт, но все равно беспокоился: а вдруг кого-то уложу не так, как следует? А вдруг кому-то будет не совсем удобно лежать или сидеть? И когда еще раз проверил каждого и убедился в том, что все приняли необходимую позу для транспортировки, подал команду шоферу:
- Поехали!
Наша «санитарка» медленно и осторожно тронулась с места и на самой малой скорости направилась по лощине в медсанроту, - в деревню Малые Плотки.
Десяток километров на машине проскочить не ахти какое большое расстояние, но для перевозки тяжелораненых и этот путь кажется неблизким! Волновал больше других незнакомый майор: «Довезу ли его живым?» Пехотный командир от большой потери крови часто терял сознание. И как только приходил в себя, начинал стонать и повторять одно и тоже: «Горит! Горит внутри!»
Конечно, я понимал, что при проникающем ранении живота возникают нестерпимые боли, и пострадавшему кажется, что у него горят все внутренности. Такие раненые очень резко казнятся от жгучей боли. «Но что можно сделать еще, чтобы как-то уменьшить страдания майора? Укол морфия он уже принял. Что же еще?» - думал я и внимательно прислушивался к стонам искалеченных солдат и офицеров.
Я всей душой и телом понимал их муки, - сам пережил это же в прошлом году при ранении плечевого сустава на Калининском фронте. И тут я подумал: «Наверное, только тот поймет боли раненых, кто все это пережил сам. Только он умеет понимать и сочувствовать этим мученикам и страдальцам!»
Майор уже терял последние силы, жалобы постепенно ослабевали. И когда прекратились совсем, я низко наклонился к его груди: «Дышит ли он?». И тут мне послышалось, что майор попросил воды, - во рту у него захлюпала слюна.
- Стой! Стой! - закричал я шоферу и забарабанил кулаком по крыше кабины. Водитель сразу же затормозил машину.
- Что случилось, товарищ лейтенант? - спросил он у меня.
- Иди сюда. Помоги сделать укол.
Шофер, как напружиненный, резким движением туловища запрыгнул в кузов.
- Что прикажите делать? - спросил он.
- Оголи раненому руку, - сказал я шоферу и, - и держи крепко в руке. Пока шофер оголял руку раненому, я тем временем приготовил шприц и набрал лекарство. После укола майор стал резко и глубоко дышать.
«Ну, слава богу, живой!» - обрадовался я и приказал водителю, чтобы гнал машину на всю железку!
«Санитарка» торопливо понеслась по пыльной проселочной дороге, переваливаясь из стороны в сторону, подпрыгивая то и дело на рытвинах разбитой колеи. Все раненые в один голос застонали:
- Да что ты, ошалел что ли? Чертов сын, а не водитель. По-ти-ше!
Кричали почти все раненые, и только один майор молчал и жадно глотал воздух открытым ртом. Несколько раз подряд он глубоко вдохнул и в одну неуловимую секунду выпустил из себя весь набранный воздух. Мне показалось, что этот воздух вышел наружу не из легких, а из кровоточащей раны живота. Я посмотрел в его глаза, а они уже безмолвно глядели в одну точку и совершенно не реагировали на свет.
- Вот и еще одна мать осталась без сына, - сказал горестно кто-то из раненых.
- А сколько еще прекрасных жизней унесет эта проклятая война! - высказался другой раненый.
- Так-так, ребятки, - поглядел на меня солдат с окровавленными ранами обеих ног, - Конца войны-то и невидно! Сколько нас погибает в одну минуту по всем фронтам? Наверное, большие тысячи. Но вдруг машина резко закачалась и начала подпрыгивать по дороге.
- Давай потише! - крикнул я водителю и увидел в небе тройку немецких истребителей.
Виртуозные «мессеры» то низко опускались над полем, то вновь поднимались под облака. Но вот один из тройки «ройберов» оторвался в сторону и бросился прямо на дорогу. У самого перекрестка взметнулся высокий столб огня и пыли.
- Вот гад, кого-то подбил, - шофер выругался в адрес фашистских летчиков, - обнаглели, сволочи!
У обочины дороги, в неглубоком кювете сгорала машина. В самом знаке «красного креста» чернела пробоина. Рядом с машиной распластав руки, лежал в кювете лейтенант с эмблемой медика.
Я соскочил с машины и бросился к нему. Приподнял голову и сразу же узнал своего товарища Сашу Гречишникова. При формировании дивизии Саша Грешичников почти месяц работал в нашем полку фельдшером дивизиона. Потом его перевели в 11-ю минометную бригаду.
- Сашка! Дорогой Сашка! - низко склонившись над товарищем, я не мог молчать и все время повторял:
- Сашка! Друг ты мой! Что с тобой?
Раненый, словно в бреду, повторял невнятно:
- Больно! Ноги…
Рядом, повиснув ногами на подножке машины, лежал вниз головой мертвый шофер.
Миша Волчок подошел ко мне и спросил:
- Что же будем делать с убитыми?
У меня в горле, словно застрял крупный и твердый комок, и я еле выговорил три слова:
- Давай возьмем в медсанроту!
Много повидал я всяких ранений и смертей в зимних наступлениях под Касторной, но тяжелое ранение товарища, моего коллеги меня совершенно лишило всяких сил. Шофер один уложил его в машину, помог мне забраться в кабину и погнал машину на предельной скорости.
В дивизионной медсанроте раненых и убитых приняли без промедления. Минут через пятнадцать мы уже возвращались к себе в полк.
При въезде в деревню Малые Плотки у крайнего колодца заметили старушку с ведром воды.
- Бабушка! - во весь голос закричал я ей из кабины: - Дайте скорей напиться!
Старушка резко повернулась в нашу сторону и вдруг, словно подкошенная трава, повалилась на землю.
- Бабуся, что с вами?
Я махом выпрыгнул из кабины, подбежал к старухе, схватил ее руку и начал прощупывать пульс.
- Напряжение вроде бы хорошее! - подумал вслух и начал готовиться к оказанию помощи: достал из санитарной сумки нашатырный спирт и вату. Смочив кусочек ваты нашатырным спиртом, принялся потихонечку растирать виски. Обморочное состояние старухи длилось недолго. Войдя в сознание, она широко раскрыла веки и в упор уставилась бесцветными глазами на меня.
- Милый ты сыночек. Деточка ты моя! - зарыдала старуха и дрожащим голосом тихо сказала:
- Что же ты весь в кровище-то? Ты что, искалеченный что ли?
Вот тут-то и пронзила меня внезапная догадка: почему старуха упала в обморок, - она увидела запекшиеся сгустки крови на моем лице, на руках и халате.
Старуха чуть-чуть отлила воду из ведра и предложила:
- Попей, дорогой сыночек, попей и пойдем в хату. Отмоешься теплой водой. Ты же весь в кровище.
Внимательно посмотрев по сторонам и не увидев никакой избы поблизости, я спросил у старухи:
- А где же ваша хата?
Жилище стариков стояло на краю огорода, а была эта хата - обыкновенная деревенская баня, без всякого фундамента и с одним подслеповатым оконцем. Заходить в хату нам просто не хотелось, и я стал уговаривать старуху:
- Поймите нас, не можем мы задерживаться. Нас раненые ждут. Там на передовой.
И я вытянул руку в сторону запада. Но бабуся, по-видимому, по натуре своей была очень требовательная и настойчивая:
- А вы зайдите, хоть на минуточку. Старику моему очень худо. Совсем захандрил.
Войдя в их убогое жилище, мы услышали раздирающий грудь кашель старика.
- Где ты бродишь, сатана эдакая! - сердито спросил старик и приподнялся с топчана, свесив ноги на земляной пол.
- Вот проклятая простуда, - старик опять резко закашлялся, - Никакого не дает покоя! Рана у меня окопная. С той германской. Я этих немцев тогда раскусил, какие они подлюки. Видите ли, что захотели? Россию захватить. Не могут они нас одолеть. Это факт. Принцип у них - недобрый!..
Старуха не дала возможности высказаться старику до конца:
- И чего ты, безветряная мельница, мелешь? Они и без тебя все это знают.
Я достал из санитарной сумки таблетки от кашля.
- Вот вам лекарство, - предложил старику - Пейте утром и вечером. Кашель уменьшится. Дышать будет намного легче. А нам пора торопиться, - раненые ждут!
Старуха вдруг засуетилась:
- Ах, ты, анафема попутал. Что же это я старая забылась. Подожди, сынок. Сейчас достану теплой воды. Обмоешься!
Старуха подошла к печи, перевалилась всем телом через загнетку и достала закопченный, с отбитым краешком чугунок с водой. Чугунок взяла в руки и подошла близко ко мне. С ее помощью я торопливо смыл сгустки крови с халата и рук. Обмочил кусок ваты в воде и вытер им лицо. - Спасибо, бабуся, за заботу и теплую воду. Будьте счастливы.
Старуха на прощанье прижала меня по-матерински к своей груди и опять заплакала:
- Мученики, вы мои мученики! Когда же она проклятая война кончится?.. О, Господи! Спаси нас и помилуй!
Она трижды перекрестилась и отдала низкий поклон матушке-земле.

Глава V.

На третий день боев с раннего утра противник начал массированный огневой налет, - немцы не ленились стрелять и, похоже, не жалели снарядов. Одновременно на батареи полка обрушивались и пикирующие бомбардировщики. 
В убежище медпункта стояла изнуряющая духота. Пришлось сбросить с себя гимнастерку и рубашку, - работать в одном халате. Но все равно духота выжимала из тела последние капли пота.
Закончив обработку глубокой раны на ноге незнакомого сержанта, я попросил у военврача разрешении выйти покурить. Взобравшись на гребень оврага, услышал откуда-то издалека наплывающие гулы, которые то поднимались высоко над полем, то снова опускались до самой земли. И мне подумалось, что это гудит сама разгневанная земля, подобно тому, как стонет раненый от мучительных и нестерпимых болей.
Позади нашего медпункта отчаянно била так называемая «запасная батарея». Появились эти артиллеристы всего лишь два дня назад, а стрельбу начали только сегодня.
Один раненый лейтенант, который приходил к нам на перевязку, рассказывал о том, как в первый день боев под Понырями прорвались немецкие танки и ворвались на пехотный медпункт. Фашисты расстреляли раненых и медиков, а тех, которые пытались убежать фашисты раздавали гусеницами танков.
Этот рассказ наводил жуть и страх: «А вдруг и у нас такое ж случится, - ведь немцы стремятся, во чтобы то ни стало, прорвать нашу оборону в районе Малоархангельска.
Я бросил курить и снова опустился к подножию оврага. Раненых несли на носилках, некоторые шли сами, других вели товарищи. Среди них я узнал лейтенанта Нагнибеду.
- Эй, дружище! - крикнул ему, - А ты чего не в медсанроте?
Лейтенант поглядел на меня вопросительным взглядом и ничего не ответил. Я подошел к нему и потрогал рукой место ранения, - левую лопатку.
- Ну, как болит?
- Что-то забеспокоила. Иду к вам за помощью.
- Иду к вам за помощью! - передразнил я лейтенанта и спросил:
- А ты скажи мне, долго ли будет продолжаться такое жуткое побоище? Что-то уж очень много раненых поступает?
Нагнибеда достал из кармана галифе тряпицу и вытер пот с лица.
- А ты что, убитых не видишь? - сказал он, - Не хотел тебя огорчать. А все-таки придется. Фельдшера нашего дивизиона убило. Николая Замыслова. Хороший парень был. Не зря же все называли «веселый доктор!».
Перед моими глазами мелькала высокая и стройная фигура фельдшера Замыслова, с тяжелой сумкой на широком ремне, с красным крестом на белом фоне, на поясе - небольшой пистолет в коричневой кобуре, а на груди сияющая медаль «За отвагу» и светлая улыбка во все лицо.
Страшная весть о гибели коллеги меня ошеломило с ног до головы. В груди резко заколотилось сердце щемящей болью от сострадания и утраты близкого человека.
«Вот оно как бывает на войне: не ждешь - не гадаешь, а тебя и в живых уже нет!». А ведь и действительно, как понять в этом огромном и трагическом смешении человеческих судеб, чем является в о й н а! Поди разберись в ней, что такое везение и невезение? Что такое удача и неудача? Что такое счастье и беда? Почему одним судьба нарекла остаться живыми, а другим суждено погибнуть? Трудные и мучительные вопросы, на которые сколько не бейся, все равно никогда ответа не найдешь!
Лейтенант Нагнибеда при каждом посещении ПМП старался показаться нашим девушкам очень деликатным офицером.
- Здравия желаю, дорогие доктора! - доложил он военврачу, - Прибыл проверить состояние раны, что-то забеспокоила.
- Так уж и забеспокоила? - Галина Петровна улыбнулась и пригласила Нагнибеду к перевязочному столу.
Не дожидаясь указаний военврача, лейтенант сбросил с себя гимнастерку: промокшая повязка была окрашена в серовато-желтый цвет.
- Началось что-то неладное, - заявила Галина Петровна, - вот к чему приводит отказ от госпитализации. Теперь-то вы поняли?
И по-видимому вспомнила, как однажды Нагнибеда сказал ей, что «доктор у нас - хорошая шутница, - посылает с такой царапиной в госпиталь, - решила ему в отместку сказать так же: - А вы товарищ лейтенант, у нас шутник. Рада бы вас оставить у себя, да вот мамка не велела! Ваша рана требует стационарного лечения! Вы поняли меня? Нагнибеда и на этот раз снова заупрямился:
- А я никуда не поеду! Буду лечиться здесь.
Галина Петровна не умела повышать голос, но чувствовалось, что она начинает раздражаться.
- Я вам добра желаю! А вы? Упрямец. В таком случае ко мне больше не …
Военврач не успела что-то договорить, как у самой землянки раздался пронзительный сигнал автомашины. Галина Петровна посмотрела на меня и приказала:
- Идите принимать раненых!
Я моментально выскочил из убежища и направился к машине. По привычке взмахом туловища легко забрался в кузов. У самого борта на носилках лежал неподвижно и спокойно «запеленатый» с ног до головы незнакомый боец. Я подозвал санитаров и приказал отнести немедленно на перевязочный стол.
Проверяя состояние вновь поступивших, я вспомнил о гибели Листопадова и спросил:
- А среди вас, кто-нибудь контуженный есть?
- Есть, товарищ доктор, есть! Есть! - несколько голосов ответили хором.
Стоял уже полдень. На ПМП прибыл замполит майор Лебедев В.П. Я встретил его рапортом о том, что в медико-санитарной части пока никаких происшествий нет. Майор прослушал меня «вольно» и поздоровался за руку, глядя на меня так, как будто желая что-то сообщить важное, а спросил всего лишь:
- Ну, и как приняли первое боевой крещение?
- Скучать не приходится, - ответил я и направился вместе с замполитом в убежище.
- Молодцы! - похвалил он и взял меня под руку, - А ты, как я вижу, духом не падаешь. Да оно и вправду сказать, медикам унывать нельзя. Пациенты должны видеть своих спасителей всегда в боевом настроении. Так ведь? Как говорится, на душе кошки скребут, а ты - улыбайся! Так ведь? Врачебное настроение - лучшее лечение. Так ведь?
Я поторопился открыть занавес при входе в убежище, и вдруг, неожиданно для нас послышался надрывный плач санинструктора Веры Куличенко.
- А это что такое? - удивился майор.
Мы поторопились войти в землянку и увидели Веру, притулившуюся к стенке. Она громко рыдала, повторяя одни и те же слова:
- Умер он! Умер! Умер!
Этот «запеленатый» боец умер на глазах Веры. При последнем вздохе он сумел сказать всего лишь два коротких слова:
- Прощай, родная!
Вере Куличенко, - как она рассказывала потом, - этот раненый показался ей родным братом Василием.
О судьбе Веры можно писать целую повесть. В раннем детстве лишилась родителей. Умерли от сыпного тифа. После семилетки училась и работала. А началась война, брата Василия призвали в армию. Пошла и Вера в горвоенкомат проситься на фронт. Просьбу ее удовлетворили. Правда, не сразу. Послали сначала на курсы медсестер. А потом увезли с родного Урала прямо на Орловско-Курскую дугу.
Глядя на плачущую Веру, майор Лебедев некоторое время стоял в недоумении: «Что же происходит?». А потом начал уговаривать Веру успокоиться:
- Да разве так можно расстраиваться? Зачем нужны слезы? Ведь война-то не окончилась. Что же из вас получится к концу войны? Перестаньте хныкать! - приказал он Вере и предложил всем послушать сводку Совинформбюро за прошлый день.
«С утра 5 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанным большими количествами авиации. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями и лишь в отдельных местах небольшим отрядам немцев удалось незначительно вклиниться в нашу оборону. По предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 586 немецких танков, в воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 203 самолета противника».
- Пятьсот восемьдесят шесть танков, - изумился я, - Вот это да. Такого, кажется, еще не было за всю войну, чтобы за один день наша артиллерия ухлопала пятьсот с лишним танков!
- Это точно! - подтвердил майор Лебедев, - такого еще не было ни в одном сражении. Может быть, сейчас началась самая большая битва?
Галина Петровна продолжала обрабатывать поверхность грудной клетки у молодого бойца.
- Такие раны сопровождаются шоком, - объясняла она Маше, - Наша первейшая обязанность - остановить кровотечение и ввести обезболивающий раствор. Вот так, дорогая наша Маша, подай-ка шприц с новокаином. Шок для раненых - такая ж смерть.
От большой потери крови и сильных болей боец в бессознательном состоянии что-то говорил непонятное и неразборчивое. Военврач удалила с плеча жгут, - предплечье еле держалось на тонких жилочках.
- Маша, а теперь, по быстрее скальпель, два кровеостанавливающих зажима.
Галина Петровна еще раз осмотрела рану и зажала кровоточащие сосуды, - после чего отсекла ткани, удерживающие кисть руки. Наложила лигатуры на порванные сосуды и приказала Маше:
- Наложи тугую повязку. А Вера пусть принесет одеяло и укроет раненого. Ему нужен покой и тепло.
Тяжело любому медику сознавать, что порой не в силах спасти раненого, - на передовой нет стационарных условий и не каждому можно сделать срочную операцию. Но всех раненых врачи обязаны осмотреть и оказать посильную помощь.
Очередного раненого занесли санитары тоже в шоковом состоянии, - у него было проникающее ранение живота. Галина Петровна только что приступили к обработке раны, а в это время невдалеке от ПМП грохнулись тяжелые взрывы бомб. Прервать обработку раны ни в коем случае нельзя и даже на несколько секунд.
- Продолжаем работать! - тихо сказала Галина Петровна. А у самого входа в убежище закричали несколько голосов:
- Воздух!
- Воздух!
Галина Петровна обратилась ко мне:
- Посмотрите, что там творится?
Я сразу же вышел из убежища.
Высоко в небе наши истребители вели воздушный бой с «мессершмиттами». Два фашистских самолета загорелись, а, «юнкерсы» уже развертывались на отдельные группы. Первая девятка повернула на село Протасово, - в сторону 872-го артполка, а другая пошла на Гриневку, где располагались наши батареи.
- Раненых немедленно в убежище! - приказал я санитарам и принялся стаскивать с машины носилки на землю. Когда санитары потащили последнего раненого, над расположением полка появились новые «юнкерсы» и начали бомбить. Падающие бомбы с надрывом и воющим визгом опускались на землю. Увидев падающие бомбы, я бросился за убежище и погрузился в ровик, который подготовил еще до начала боев на Орловско-Курской дуге.
Ничто я не боялся на войне так, как падающие бомбы. Самое страшное, когда бомбы еще находятся в воздухе и визжат и воют на самые разные звериные голоса. А потом…взрыв! Взрыв! Взрыв. И в какое-то мгновение тебя настигает упругий толчок взрывной волны и словно ударом бревна отбрасывает в сторону и ушибает о стенку ровика. Можно быть очень храбрым человеком, но никогда не привыкнуть к бомбежкам. Каждый раз при новой бомбежке все переживаешь заново и еще тревожней и сильней! Не зря же бойцы говорили, что каждая бомбежка выматывает последние силы и нервы даже у самых крепких натур, не говоря уже о слабачках!
От многотонного взрыва в голове трезвонил шум, в глазах - вроде бы все тускнело, а все тело колотила дрожь испуга и ужаса: в двадцати метрах от убежища, на месте «девичьей обители» чернела и дымилась глубокая рытвина - котлован.
- Вот это да-а-а! Вот это рвануло!
По всей площади расположения медпункта валялись бревна от разрушенной землянки, бесформенные осколки от бомб и куски разорванной земли.
Многие говорят, что на войне нельзя испытать ощущение радости. А я этому не верю! После такой бомбежки я чувствовал себя самым счастливым человеком, - ведь я и мои друзья остались живыми и невредимыми. А для фронтовика - это и есть великое счастье!

Глава VI.
Во время сражений на Орловско-Курской дуге каждый день, - ни свет, ни заря, а мы уже на ногах, так требовала напряженная боевая обстановка.
Сразу же после подъема собирались все вместе, чтобы обсудить предстоящую работу ПМП. Галина Петровна советовалась с нами по целому ряду вопросов, которые, как ей казалось, она была не в силах разрешить одна.
- Сейчас нам необходимо кого-то направить в первый дивизион - вместо погибшего фельдшера Николая Замыслова, - военврач посмотрела на меня и о чем-то задумалась.
Над этим несложным вопросом, - кого послать в дивизион, - долго рассуждать не пришлось, - медсестра Маша Юнакова предложила:
- Давайте установим дежурство. Так, пожалуй, будет лучше для каждого.
- Хорошо! - согласилась Галина Петровна, - А кого же направим сегодня?
Меня словно пружиной подбросило с места и я попросил:
- Разрешите мне!...
До командного пункта дивизиона добирался по основанию оврага, в конце которого располагались опорные пункты батарей. Эта позиция - у глубокого оврага - была очень выгодна для дивизиона. При недолете немецкие снаряды будут рваться в овраге, а при перелете от них защитят кустарники, густо разросшиеся позади орудий. И в том и другом случае некоторое спасение от многих осколков.
Приблизившись к опорным пунктам первой батареи, я услышал отдаленный гуд немецких самолетов. И стал прислушиваться к нарастающему моторному гулу. В небе появились «юнкерсы». А с высоты от села Васильевки донесся лязг гусениц фашистских танков. «Тигры» вереницей двигались к окопам пехотинцев.
- Товарищ лейтенант, - не то советуясь, не то спрашивая, произнес командир первого орудийного расчета сержант Набиев, - пора бы начинать!
- Подождите, товарищ сержант! Еще не время! Будем бить, как вчера, - только наверняка! - твердо сказал лейтенант Николенко и зорко начал всматриваться в ход немецких танков. Серо-зелеными коробками с крестами на бортах выползали они из-за высотки. Медленно вращались башни и орудийные стволы, словно обнюхивали воздух. Где-то позади орудий, в кустах, грохнулось несколько снарядов. Внезапно взрыв оглушил утреннюю тишину.
- Пора начинать! Товарищ лейтенант, пора! Не выдержал наводчик Вихляев и просящим взглядом уставился в лицо командира огневого взвода. Похоже было, что не терпелось открыть огонь и самому Николенко. Но приказ - есть приказ: без команды не стрелять!
Терпеливо бежали минута за минутой. Каждый боец вопросительно смотрел на командира, и вдруг у расчетов первой батареи раздался голос Гущина:
- По вражеским танкам, огонь!
- Бронебойными, по танкам, огонь! - повторилась команда по всем батареям дивизиона.
Командир огневого взвода лейтенант Николенко также повторил команду, и орудия взвода единым залпом ударили по врагу. Выстрелы пушек слились в оглушительную канонаду, и я уже не различал выстрелов наших батарей и разрывов снарядов противника. Стреляли почти со всех сторон. Стреляли вместе с нашими артиллеристами и реактивные установки «Катюш». Танки противника один за одним начали вспыхивать, как факелы в ночи. Массированная танковая атака противника вскоре захлебнулась, и враг вынужден был отступить в район села Васильевки.
В воздухе перемешались дым, пыль, чад, гарь, - дышать было совершенно нечем. В голове ни на секунду не унимался металлический звон и лязг. Кругом стоял грохот рвущихся снарядов и визг осколков.
До слуха докатился гул немецких самолетов. «Юнкерсы», как всегда, приближались к цели, начинали выстраиваться на разворот, и по всем батареям пронеслась отчетливая команда:
- Воздух! Воздух! Воздух!!!
Со всех сторон дружно захлопали зенитные орудия и пулеметы, - все небо сплошь покрылось вспышками разрывов. Три самолета противника загорелись и направились за горизонт к своим расположениям.
Я с холодной дрожью прижался к стенке окопа. В ушах стоял неразрывный тягучий звон, и сквозь этот долгий звон я услышал грохот рвущихся бомб. «Вот это действительно кромешный ад!» - подумал я, а в тридцати метрах от меня в кустах разорвался вражеский снаряд, и осколки со свистом разлетелись во все стороны. Сердце заколотилось так резко и отчаянно, что мне казалось, вот-вот оно выскочит из груди. Я не знаю, зачем стал прислушиваться к биению сердца, и вдруг услышал невдалеке чей-то стон: «Боль-но-о-о!» Я приподнял голову и прислушался: откуда этот стон? Осмотрелся по сторонам и увидел у землянки первой батареи знакомого лейтенанта Нагнибеду. Он лежал навзничь и, превозмогая резкие боли, кого-то просил:
- Дайте что-нибудь от боли!
Я схватил санитарную сумку в руки и вдарился бежать к раненому. Как только Нагнибеда заметил меня, прибавил силу в голосе, назвал меня по имени:
- Миша! Ну, дай что-нибудь. Больно! Терпежу нет!
Я достал из сумки таблетки и поднес ко рту фляжку с густо заваренным чаем:
- Попей немного. Чай хорошо утоляет жажду. И не волнуйся. Сейчас сделаю перевязочку.
На обширной спине лейтенанта виднелось несколько ран. Чтобы остановить кровотечение я поспешил наложить тугую повязку и клеенку. Лейтенант скрипел зубами, но не проронил ни единого слова жалобы. «Вот это терпение! - подумал я, - Смогу ли я так терпеть, если вдруг и меня ранят?»
- Миша, - простонал Нагнибеда, - перевяжи еще и ноги.
Пока я возился с перевязкой раненых ног, ко мне подбежал старшина второй батареи:
- Товарищ военфельдшер, срочно на батарею. Троих тяжело ранило и двух убило.
Я схватил сумку в руки и бросился бежать к опорным пунктам.
- Куда тебя понесло! - через силу закричал Нагнибеда - Остановись! Не видишь что ли? Идет массированный обстрел.
То там, то здесь вздымали землю кусты взрывов - бронированные чудовища, ведя огонь на ходу, обгоняя своих пехотинцев, шли и шли.
- Усилить огонь! - раздавались отчетливые команды по всем батареям. Когда я приблизился к раненым, один из них, сержант попросил пить. Я достал флягу и поднес к его губам:
- Попей, но только немного. Много пить нельзя!
Сержант жадно принялся высасывать содержимое фляги, но она была пустой. Когда я пробирался по ходам сообщения, ее тоже зацепило вражеским осколком. Отправив раненых на ПМП, спотыкаясь от усталости, я бежал к другим раненым и вдруг услышал голос командира третьей батареи старшего лейтенанта Римша:
- Быстрее выкатывайте гаубицы из окопов! Надо немедленно повысить плотность огня!
Выстрелы не прекращались греметь ни на минуту. В этот несмолкающий грохот внезапно врезался громовой раскат моторов наших «тридцатьчетверок», которые двигались ромбами к передовой, чтобы с ходу вступить в бой с немецкими «тиграми». Противник и на этот раз был вынужден отойти на прежние позиции. Рубежи нашего полка и на этот раз оставались неприступной крепостью. Люди, невзирая на усталость, думали только об одном, - не пропустить врага ни на шаг! Не дать ему опомниться от нашего массированного огня артиллерии.
Я рассказал только об одной атаке этого дня. А их за весь день было восемь! И одна ожесточеннее другой. Вот так добывалась наша победа в кровопролитных боях на Орловско-Курской дуге летом 1943 года.

Глава VII.
Вечерние сумерки незаметно сгустились, и снова наступила фронтовая ночь. Какая она будет на этот раз: спокойная или тревожная? Да разве об этом кто-нибудь знал?
Я несколько раз поднимался на гребень оврага и внимательно всматривался в ночную даль: не едет ли наша «санитарка?». От земли, нагретой за день по-летнему горячим солнцем, поднималось изнуряющее душное тепло. Сильно и терпко пахло горьковатой полынью. Кругом было так темно, что края балки теряли свои очертания, и уже нельзя было понять, где же кончалась земля, и начиналось небо. Даже звезды, которые покачивались, светили как-то робко и неярко. Изредка кое-где раздавались одиночные выстрелы орудий, - все эти разрозненные удары пушек не нарушали устоявшуюся тишину, хотя и казалась она тревожной и обманчивой, - такова сама по себе фронтовая тишина.
Вдыхая ночные запахи трав, и прислушиваясь к тому, что происходит вокруг, я в напряжении всматривался в темную даль, но усталость уже валила с ног, я вынужден был пойти в палатку, где хранились постельные принадлежности, и лечь отдыхать. В голове не переставали вертеться совсем недавно услышанные слова Галины Петровны: «Усталость - подушка, а сон - хороший лекарь».
В густых потемках разыскал ощупью спальные мешки, набросал их прямо на землю и, как всегда, не разуваясь и не раздеваясь, свалился на бок и моментально заснул. Сколько спал - трудно сказать. Но как только услышал грохот подъехавшей машины, словно по сигналу боевой тревоги, вскочил с постели и вышел из палатки. Санитарная машина опускалась в капонир, а Маша Юнакова приближалась ко мне.
- Почему так поздно вернулись? - на высоких нотах спросил я.
Маша остановилась метрах в четырех от меня и замерла на месте.
- Что с тобой? Беда, что ли какая? - спросил я.
- Да-а! Беда-а-а, - тревожным голосом ответила она, - Подружка моя Ритка погибла. Да ты ее знаешь, черненькая такая, из 86-й бригады.
Я подошел к Маше и хотел что-то спросить еще, но она рванулась с места, бросилась ко мне и, рыдая в полный голос, сказала взволновано и больно:
- На войне за бедой не ходят. Она сама к тебе идет!
Я не знал, какими словами утешить, успокоить ее волнение и совсем неопределенно сказал:
- А война она и есть война. Ну, а чего ж теперь расстраиваться. Я понимаю, что на душе - горько, а на сердце - больно. Но ведь надо же уметь…
Я не успел досказать своей мысли, - Маша рывком отняла свои руки с моих плеч и молча отошла к палатке.
- Ох, как я устала! - вздохнула она всей грудью и свалилась на траву.
- Когда же будем по-человечески отдыхать? Эх, Миша, Миша! Ты прости меня, что называю по имени. Иди ко мне. Давай поговорим. Так хочется излить всю свою душу. Если б ты знал, как я боюсь умирать! Боюсь, что убьют меня в этих жутких боях. Как я боюсь…Маша снова захныкала, как малый ребенок. Чтобы отвлечь ее от горьких дум и тяжких мыслей я старался подобрать веские слова утешения, но как назло ничего яркого в голове не рождалось, и почти наобум выпалил:
- Жить-то, конечно, всем хочется. Но что поделаешь…
Маша приподнялась на колени и крепко прижалась ко мне:
- Эх, Миша! Миша! А разве ты не боишься умирать? Друг ты наш хороший Миша! Не жили мы еще на свете. Ничего мы не знаем в жизни. Совсем недавно мне исполнилось во-сем-над-цать лет.
Не больше - не меньше, а я пока еще дев-чон-ка-а-а!
Голос ее судорожно задрожал и растянулся на слове «дев-чон-ка».
- А ты чего ревешь? Дуреха ты, больше никто!
А сам тем временем, признаться, не меньше Маши волновался, - в горле почувствовал давящий и жгучий комок. Я испугался показать себя слабодушным и поторопился поскорее сменить тему разговора.
- А тебе когда-нибудь в детстве бывало страшно?
Маша опять глубоко вздохнула и очень тихо начала рассказывать о том, как болела скарлатиной и все время думала, что задохнется и умрет.
- Но ведь это была болезнь, - говорила она, - Ее можно было вылечить. А здесь-то идет война. Все она перепутала. Все она исковеркала! Как я мечтала стать врачом. Как хотела учиться!
Неужели все это не для меня? Для кого же все это останется? Сколько нас погибает каждый день? Даже страшно подумать: сотни тысячи! И все это происходит на наших глазах! Не знаю, как ты, дорогой Миша, а я с каждым искалеченным, изувеченным переживаю его муки и страдании! Поймут ли нас те, кто не знает войны? Навряд ли поймут: чужая боль - всегда чужая! Трудно понимать то, что не перестрадал сам, не вынес своим сердцем. Так что ли? Миша, что же ты молчишь?
По правде сказать, я был горячо ошеломлен такими неожиданными высказываниями Маши и не знал и не ведал, что ей на это ответить. Глубоко задумавшись, я привстал с земли и поторопился закурить. Маша, не уронив больше ни единого слова, как вспугнутая птица, встрепенулась и бегом вдарилась в убежище. Она ушла, и я вошел в палатку. Но спать мне уже не хотелось совершенно. Тогда я осветил столик фонариком и решил написать домой письмо.
«Здравствуйте, дорогая мама!
Прошу не волноваться, что долго не было писем. Писать некогда! Много. Очень много работы. А если долго не бывает писем, - знайте, - это очень хороший признак: я вполне здоров и жив!
А уж если что-то со мной случится, то будьте уверены, - об этом обязательно сообщат. Таков закон фронтовой дружбы. Писать заканчиваю. Могу только сообщить, что скоро переедем на новое местожительство. В этом мы уверены! Но адрес все равно остается прежний: Полевая почта 45832.
С приветом, ваш Михаил».
Свернув письмо треугольником, положил в санитарную сумку и вспомнил, что надо написать письмо матери Николая Замыслова, - рассказать ей о гибели ее сына.
До рассвета, было еще немало времени, - может час или больше, - и я неторопливо начал подбирать слова и фразы, что ее сын погиб смертью храбрых в боях под Малоархангельском Орловской области. Старался писать что-то героическое, - утешить горе матери, но письмо получалось не таким, как хотелось. Перечитал еще раз и еще раз переписал заново, но вскоре понял, что не могу, не имею право передать то, что с болью вырвалось из груди: «Много мы повидали здесь всяких смертей. Иной может прожить и до ста лет, но столько смертей он никогда не увидит. А ведь каждая смерть товарища, - это новый неизгладимый рубец на сердце». Прочитал я эти строки и подумал: «Какое я имею право травмировать душу матери?». И тогда решил отправить письмо, каким оно получилось сразу.
Сердце разболелось до щемящей боли. Спать совершенно не хотелось. Я снова вышел из палатки. Растянулся на теплой земле, где сидели вместе с Машей, и почему-то все время думал о ней, - о ее доброте, внимании и ласке, особенно в те минуты, когда она оказывала помощь пострадавшим в бою. Маша умела понимать чувства раненых, и мне думалось, что она хорошо понимает красоту природы, музыки, поэзии и человеческих душ! И тут невольно вспомнилась наша первая встреча.
Мария Лукъяновна Юнакова или «наша Маша» прибыла в 539-й артиллерийский полк накануне Курской битвы. В тот день я находился на НП командира полка дежурным медиком. Возвратился с дежурства уже в полдень. Военврача Галины Петровны Шевыревой в расположении санчасти не было, - она уезжала в медсанроту на совещание врачей дивизии. Встретили меня две незнакомые молоденькие девушки. Оба они были румянощеки и круглолицы. Росточком небольшие, в солдатских гимнастерках, туго подпоясанные брезентовыми ремешками.
- Привет коллегам! - сказал я при первой встрече с ними.
- Здравствуйте! - ответили девчата в один голос и тут же спросили:
- А вы с чем пожаловали к нам?
Одна из них посмотрела внимательно на меня, и мне показалось, что ее голубые глаза сияют какой-то особой, - васильковой синевой, смотрели широко открытым и проницательным взглядом. «Такие глаза, - подумал я, - свойственные, наверное, только одним медичкам». И на вопрос: «С чем пожаловали к нам?». Я ответил очень коротко и официально:
- Я - старший фельдшер ПМП. А прибыл с дежурства.
- Ой, Верка! - воскликнула голубоглазая девушка, - как хорошо!
У нас в санчасти молоденький лейтенант. И при том же, какой симпатичный!
Вера строго посмотрела на подругу и почти шепотом сказала:
- Маша, давай поаккуратнее! Не видишь что ли офицерские отличия?
Я попросил у девчат напиться. Девушки подхватили меня под руки, и повели в убежище. Не успели мы пройти и трех-четырех метров от палатки, над нами просвистел вражеский снаряд.
- Ложись! - во весь голос крикнула Маша, а сама продолжала стоять на месте. Вера стремглав ускакала в убежище. Мне, по правде сказать, хотелось упасть на землю и зарыться в нее с головой. Но я стоял на месте, как вкопанный дурак. Не мог же я, двадцатилетний офицер, уже имевший нашивку за ранение, показать труса на глазах молоденькой и симпатичной девушки.
Маша с удивлением посмотрела на меня.
- А как вас зовут? - спросила она.
- Меня называют товарищ лейтенант, - ответил я.
- Ну, это правильно. А как ваше имя?
И не дожидаясь моего ответа, назвала себя:
- А меня называют наша Маша!
Мне хотелось поскорее войти в убежище и что-нибудь попить. Но Маша встала перед самым входом и говорит:
- А вы, товарищ лейтенант, как я погляжу, тоже не из трусливых молодцов. Люблю таких!
Санинструктор Маша Юнакова показалась мне малодушной и шаловливой девчонкой, и я подумал тогда: «Ей бы в тыловом госпитале работать, а не здесь, на передовой. Уж очень она несерьезная. Но свое первое мнение вскоре изменил совершенно. Маша оказалась во всем исполнительная и заботливая. Во всех делах она была хорошим помощником. В любых условиях держала ПМП в образцовом порядке. Во всем была безмерно добрая и жалостливая.
Ночная темь и тишь стояли непробудными до рассвета. А как только взошло солнце, снова загрохотали орудийные раскаты, - сотни сверкающих стрел взметнулись разом в серое небо, и нарастающий гул прокатился широким валом далеко за горизонт.
Вскоре на ПМП начали поступать раненые с огрубевшими и суровыми взглядами, - такие настороженные взгляды бывают только у людей, повидавших смерть на близком расстоянии, как говорят фронтовики, - прямо в лицо!
Осмотрев поступивших раненых, я отметил, что серьезных повреждений ни у кого нет, и решил не тревожить крепкий сон военврача и медсестер, которые за эти дни устали до изнурения.
В приеме раненых мне помогали санитары Токмаков и Давыдов. В работе я любил разговаривать, а на этот раз молчал и все время думал, что эту войну сильнее всех запомнят медики. Каких только ранений не пришлось повидать: и с разбитыми черепами, и с переломами позвоночников, и с оторванными конечностями, и с проникающими ранениями живота и грудной клетки, и с повреждением челюстей и глаз…Да разве обо всех расскажешь!?

Глава VIII.

В жизни каждого человека есть свой главный рубеж, с которого начинается отсчет памятного времени. Для меня таким рубежом был далекий июль 1943 года. 
Вспоминая многие эпизоды из фронтовой жизни, прежде всего представляю высоту 255,6 на Орловско-Курской дуге под городом Малоархангельском. На этой высоте располагался наблюдательный пункт командира нашего 539-го артиллерийского полка 12-й артиллерийской дивизии прорыва РВГК.
Согласно графику дежурств на девятый день боев я находился на НП дежурным медиком. Рассвет на удивление был тихий и яркий. Загадочная тишина, установившаяся с ночи, тревожила не только наши думы и сердца. «Что же произошло на передовой? - задавали мы себе вопросы, - Истощение сил противника или хитрое затишье перед новой грозной бурей?».
Рано утром на НП прибыл замполит майор Лебедев В.П. и прочитал свежее сообщение Совинформбюро под названием: «Наступление немцев в районе Курска и жулики из ставки Гитлера».
Читал замполит неторопливо, как бы вдумываясь в смысл каждой фразы. Мы с интересом обсуждали услышанное и завели разговор об открытии второго фронта.
- Когда же начнут воевать против Гитлера наши союзники? - спросил связист Переверзев.
- Жди-ожидай, когда раки на горе свистнут, - ответил ему пожилой боец-разведчик Замков.
- Да кончайте же болтать! Политики дотошные! - неожиданно гаркнул командир полка. - Всем приготовиться к бою! Фашистские танки приближаются к нашему НП.
Противник начал свою очередную атаку в направлении на Малоархангельск. Первыми приняли на себя удар воины 654-го стрелкового полка, которых поддерживали наши артиллеристы. Помогали подавлять наступающих немцев минометчики 11-й минбригады. Гитлеровцы сломили сопротивление пехотинцев и продвигались по низине, заросшей высокой травой. Виднелись одни лишь стволы танковых орудий. Вслед за танками две группы немецких автоматчиков перебежками бросились на гребень высоты.
В очень трудном положении оказался НП командира 539-го гаубичного полка.
- Ребята без паники! - спокойно проговорил полковник А.Г. Грудин и отдал приказ:
- Первому дивизиону, бронепрожигающими по танкам, огонь!
- Второму дивизиону, осколочными по пехоте врага, огонь!
А сам тем временем приник к окуляру стереотрубы и, не отрываясь, продолжал наблюдать за разрывами снарядов своих артиллеристов. Вспыхивали фашистские «тигры», как факелы. Падали убитые фрицы. Но атака противника продолжалась. Фашисты с каждой минутой вводили свежие силы и все ближе и ближе подходили к нашему НП.
Полковник Грудин по своей натуре был человеком уравновешенным и спокойным, и все-таки не выдержал на этот раз натиска врага и дрожащими губами закричал в телефонную трубку:
- Второму дивизиону убавить прицел на 200!
Ему в ответ тревожный голос ответил:
- Товарищ полковник, разрывы будут на вашем НП. Это же очень опасно!
Грудин повысил голос и со злом выпалил, как из пушки:
- Немедленно убавить прицел! Немцы уже на подходе к нашему НП!
И как-то резко, даже рывком, оторвался от телефонного аппарата и поглядел на разведчиков и связистов.
- Всем на выход! Выставить пулемет. Захватить гранаты. Вступить в бой немедленно!
Горстка отважных храбрецов выбегает из блиндажа и открывает огонь из автоматов и пулемета по ползущим немцам. Гитлеровцы падают один за другим, сраженные меткими выстрелами разведчиков. Но другие фрицы, выбегая из-за танков, продолжают продвигаться к гребню высоты.
- Бейте гадов! Пуль не жалейте! - командует лейтенант Гнездилов - начальник связи полка…А у самого все лицо в поту, в пыли и грязи. Но глаза отчаянно горят и сверкают, полные ненависти и страсти. Гнездилов похоже, был внутренне хорошо собран и трезво оценивал сложившуюся обстановку.
- Наших так не возьмешь! - крикнул лейтенант во весь голос и первым бросил гранату в подползающих фашистов.
- Вот так, получай, гад ползучий! - выругался грубыми словами в адрес немцев. Его примеру последовали и все разведчики взвода управления полка,- гранаты одна за другой полетели в наступающих фашистов.
Тревожно было на душе в эти критические минуты боя: удары снарядов, лязг танковых громад, трескотня пулеметов и автоматов, бесконечные взрывы и крики людей, - перемешалось в жуткий грохот и шум, и не казалось, что подбирается к нам неминуемая смерть!
Полковник Грудин продолжал внимательно следить за ходом боя и через каждые две-три минуты повторял команду:
- Усилить огонь по танкам!
Залпы орудий не смолкали ни на минуту. Одна «самоходка» застыла на траве на месте, вторая попыталась развернуться и удрать, но меткий огонь артиллеристов поджег и ее.
Критический момент боя требовал стойкости и мужества. И в этом наши артиллеристы всегда показывали яркий пример. В таком напряженном бою телефонная связь рвалась бесконечно. Но связисты не сходили с линии ни на единый миг. Они хорошо понимали, что телефонная связь для артиллерии - это основной нерв в организме полка, и стоит только оборвать этот нерв, как сразу же парализуется весь механизм управления боем. На линии постоянно находились сержант Дымченко и рядовой Коростылев. За их работой зорко наблюдали связисты Сидоренко и Замков. И вдруг один из них закричал:
- Товарищ лейтенант, Дымченко ранен! Просит помощи!
Я не знал, что же мне делать? Как бежать по открытому полю, когда зловещий свист пуль и вой осколков не дает возможности подняться из окопа. Но мой священный долг медика - спасать раненых - каким-то внутренним голосом диктует: «Вставай! Бегом!»
Не успел я пробежать и двадцати метров по узкой траншее, как взрывная волна шарахнула меня о стенку окопа. Ударившись о землю, я свалился с ног и почувствовал звон и боль в ушах. «Неужели контузило?» - промелькнула такая мысль в голове, и я оглянулся по сторонам. В нескольких метрах от меня клубился столб пыли и земли, и меня жутким холодом обожгло с ног до головы и ударило по сердцу резкой болью.
«Вот и конец моей жизни», - подумал я, и сам же испугался, что так нелепо подумал. Привстал на ноги и еще раз огляделся по сторонам. В десяти метрах от меня лежал сержант Дымченко, опираясь локтями о землю. Лицо и лоб у него блестели отливом жаркого пота, глаза сверкали искорками злости. А из обеих ног сочилась струйками алая кровь.
Петляя между разрывами, тащился к нам боец с носилками, пристроенными к колесам от освободившихся катушек связи.
- Вот молодец! - обрадовался я и закричал, что было силы: - Давай быстрее!
Но вряд ли он услышал мои слова, - рядом с ним разорвался снаряд и кудлатый куст разрыва накрыл бойца с головы до ног. Чуть в стороне от разрыва полз связист Коростылев, придерживая зубами левую руку, и силился подтянуть правой рукой оборванный провод, чтобы соединить порванные концы вместе.
Накладывая тугую повязку на кровоточащие раны ног сержанта Дымченко, я еще раз закричал солдату, который тащил носилки.
- Давай быстрее!
И вдруг увидел его лежащим на земле вверх лицом с широко раскрытым ртом, который застыл в гримасе болезненного крика, мне сделалось дурно: закружилась голова и помутнело в глазах. «Что такое?» - подумал я, а мысли начали хаотически горячить мозг и сердце колотиться еще чаще и громче. В теле стала ощущаться усталость и нерасторопность. Превозмогая боли в голове, я потащился за носилками. И тут меня оглушил пронзительный рев самолетов, - пронеслись на бреющем полете наши быстроходные штурмовики.
За селом взметнулись десятки огненно-дымных вихрей, и грохот бомбовых разрывов прокатился далеко за горизонт. По лощине ромбом торопились «тридцатьчетверки» и с ходу вступали в бой с немецкими танками. Грохот и лязг нарастал с каждой минутой. Ко мне подбежал связист Коростылев:
- Товарищ военфельдшер, - обратился он ко мне усталым и дрожащим голосом, - а теперь давайте перевяжем раны.
Я поглядел на него и поразился его силе и мужеству: Как это он мог тяжелораненый выполнять сложную работу связиста?
На линии связи по исправлению повреждений сновали из края в край молодые бойцы Замков и Сидоренко.
Коростылев согласился, - по моей просьбе, - отвезти на коляске - носилках в полковой медпункт раненого сержанта Дымченко. Медпункт располагался на окраине села Гриневка, в глубокой балке невдалеке от размещения наших батарей. Я опустился в траншею и возвратился на НП командира полка.
Для наступающих фашистов высота 255,6 оказалась неприступной крепостью. Бесстрашие и стойкость в этом бою проявили командир полка полковник Грудин А.Г., награжденный орденом Ленина, начальник связи полка лейтенант Гнездилов П.Н. - орденом Александра Невского. Награждены были все бойцы взвода разведки и связи, не обошли вниманием и меня - вручили орден Красной Звезды!
Вот почему для меня высота 255,6 под Малоархангельском стала в моей жизни самым главным рубежом!

Глава IХ.
После многодневных ожесточенных боев, - на тринадцатый день, - на передовой установилась непонятная неподвижность и, словно все это происходило без всякого вмешательства враждующих сторон. В те дни, навряд ли, кто из нас представлял себе картину, которая слагалась на передовых позициях других частей и подразделений. Всем хотелось знать, как идут дела у наших соседей? Раненые с интересом читали дивизионную газету «Меткий артиллерист», в которой на первой полосе рассказывалось о том, как артиллеристы соседнего полка во взаимодействии с пехотинцами обороняли западную окраину села Протасова от наступления немцев.
Газета рассказывала: «В окопах и траншеях НП командира полка находился один взвод управления. И когда фашисты подошли близко к НП, майор Н.П. Иванов не дрогнул, а принял с храбрецами- разведчиками неравный бой. Несколько часов подряд продолжалась схватка, - то в одну строну, то в другую сторону переходил перевес, но в итоге боя победу одержали мужественные артиллеристы 872-го гаубичного полка. На поле боя у села Протасова оказались подбитыми и уничтоженными 14 танков и 3 самоходных орудия врага. А с пехотой противника успешно расправились разведчики батареи управления полка, борьбу которых возглавил сам командир Николай Петрович Иванов».
Читавший газету молоденький лейтенант с гордостью заметил:
- А ведь это рассказано про наш участок боев.
Но его тут же перебил сержант раненый в ногу:
- Зато не про наш полк.
- А ты что, обижаешься? - заметил лейтенант. - Да ты пойми правильно: в такой малюзявке (так он назвал дивизионную газету «Меткий артиллерист») навряд ли расскажешь про всех! В дивизии сотни отличившихся бойцов и командиров. Надо понимать и не обижаться!
Проверяя поступивших раненых, я заметил, - на этот раз они были очень терпеливые и спокойные. «В чем дело? - размышлял сам с собой. - Почему люди так быстро привыкают ко всему необычному? А может это только так происходит на войне?».
Среди небольшой группы лежащих раненых на земле, - один был неспокоен: сидел, скрючившись, что-то бормотал неразборчиво и держался руками за голову. «Неужели контуженный?». Я подошел к нему и спросил:
- А ты чего такой хмурый? О чем грустишь?
- А зачем смех? - ответил на ломаном языке. – Эх, дохтур! Дохтур! Курсак еда хочет. Салму хочет.
Я догадался, что этот солдат по национальности - узбек.
- А что такое салма? - спросил у него рядом лежащий усатый старшина лет сорока, - А ты чи ранен, чи нет? Не бачу крови. Эх, ты салма!
- Салма - вкусный еда, - ответил узбек. - А кровь нет. Башка болит. А курсак еда хочет.
Я подошел к нему и помог подняться с земли.
- А ну-ка, пойдем со мной. Башка болит, а он молчит.
Я взял его под руку и повел в убежище. Навстречу нам повстречался санитар Токмаков И.А. Он нес полное ведро горячего чая.
- Пить буду! - закричал узбек и остановился. - Пить буду. А потом башка лечить буду!
Надо отметить, что почти две недели воины не ели как следует, а про чай уже позабыли совсем.
Правда, этот чай немножечко припахивал дымком костра. Но все равно это был настоящий крепко заваренный чай! Его охотно пили все раненые. Он, как лекарственный настой, разогревал не только тела, но и души, уставшие от тяжких и долгих боев.
В боях воины заметно грубели, а как только попадали в санчасть, сразу же расслаблялись от психического напряжения, и каждый старался излить свою душу. Многие стремились поведать о самых экстремальных моментах боя, другие вспоминали свою любимую Родину, а были и такие, которые вдавались в мечту о будущем. Легко заметить у человека настроения печали по его лицу.
Внимательно осмотрев раненых, я увидел на щеках сержанта вздрагивание синюшных пятен.
- И ты, друг мой, пойдем-ка в убежище, - сказал ему, а самому признаться, ох, как не хотелось погружаться в духоту землянки. Каждый раз, заходя туда, в лицо ударяет запахом карболки, йода и свежей крови. Лицо моментально вспыхивает, а сердце начинает колотиться отчаянно и резко, готово каждую секунду выскочить наружу.
Когда начали стаскивать с раненого гимнастерку, он болезненно - трудно захрипел. Гимнастерка не отрывалась от спины, будто приварилась к телу. Медсестра Вера закатала ее вместе с рубашкой за голову. У сержанта были пробиты обе лопатки: пуля косо вошла сбоку в одну лопатку и вышла через другую навылет, похоже, затронув позвоночник. Накладывая повязку на обширную рану, Галина Петровна спросила:
- А терпеть-то можно?
- Конечно можно.
Вера все время пристально смотрела на пульсирующие раны.
- А вы счастливчик. Отвоевались! - сказала она.
- Да разве это счастье быть искалеченным?
И тут я подумал: «Сколько же их останется калеками после войны? Наверное, большие тысячи! И все они будут всю жизнь надоедать врачам. Для медиков война никогда не окончится».
Галина Петровна закончила обработку раны и почти шепотом сказала:
- Поработайте без меня. Я пойду отдохну. Что-то плохо чувствую. Если усну, разбудите через часок, не позднее. Да-да, не позднее, - подчеркнуто сказала и направилась к выходу. Навстречу ей санитары затаскивали на носилках старшину. Раненый лежал без сознания. Гимнастерка на нем превратилась в окровавленные клочья. Кровь густо запеклась на запыленном лице. Щеки запали и побледнели. В волосах запуталась былинка травы.
- Этому немедленно противошоковую жидкость! - приказала военврач медсестре Куличенко Вере. А сама начала снова натягивать на себя медицинские доспехи - халат и шапочку.
Когда начали вводить обезболивающий раствор, я вспомнил, что новокаин уже на исходе.
- Надо бы срочно в медсанроту, кое-что получить! - доложил я военврачу.
Кстати сказать, что ПМП занимался не только оказанием экстренной помощи и своевременной отправкой раненых в тылы. А сколько дополнительных обязанностей приходилось выполнять очень скромным коллективом в лице одного врача, одного фельдшера и двух медсестер. Снабжение медикаментами и медицинским имуществом, кормить раненых, готовить лекарства, вести учет раненых, составлять донесения в штаб о работе за прошедший день. На войне часто события развивались с исключительной быстротой, - приходилось разворачиваться и сворачиваться в считанные минуты. Работа ПМП очень сложна и трудна. Возьмем такой факт: создать более или менее человеческие условия для раненого. На войне медики обязаны не только грамотно оказывать помощь пострадавшим, но также должны хорошо разбираться в том, что называется военной обстановкой и строить свою работу сообразно сложившимся обстоятельствам.
Галина Петровна продолжала осматривать тяжелораненого и вдруг, я заметил на ее лице вздрагивание мышц щек. «Почему она так волнуется?» - подумал я. И не найдя в себе ответа, начал утешать себя первыми народившимися в голове мыслями: «Да мало ли какие могут быть личные причины».
После введения обезболивающего лекарства, старшина открыл глаза и тихо простонал:
- Спасите, умираю. Детишек трое.
И как-то судорожно широко раскрытым ртом глубоко вдохнул и в какую-то неуловимую секунду - умер! А санитары занесли в убежище незнакомого майора. Он глубоко и ровно дышал, а сердце колотилось, как хорошие часы в футляре - ритмично и гулко!
Осмотрев рану на ноге, военврач определила о необходимости наложения лигатур на порванные сосуды.
- Вера! - обратилась она к медсестре. - Приготовь шприц с новокаином. Скальпель. Иглу. Жгут.
После проведения необходимых процедур по оказании врачебной помощи майор спросил:
- А как жив-то останусь?
- А вы зачем волнуетесь? С вашим сердцем можно припеваючи прожить до ста лет наверняка!
Вера по указанию врача принесла горячий чай.
- Попейте сладкого чаю, - предложила она майору. Раненый охотно выпил чай.
- Спасибо тебе, милая сестрица. А ты откуда сама-то будешь? - поинтересовался майор.
- С Урала! - с гордостью ответила Вера.
- А ты, браток откуда? - майор перевел пытливый взгляд на меня.
- Из Тамбова, - ответил я.
- А откуда же наш доктор?
- А я из Ленинграда.
- Эх, ты! Да мы же с вами - земляки! Может, когда-нибудь увидимся на Невском проспекте. Я ведь в том районе живу.
Не знаю, какие были думы у всех, а меня не покидали горячие мысли: «Эх, как хочется встретить на войне родственника или хотя бы земляка. И все это, наверное, от того, что сердце тоскливо скучает по своей милой Родине!
Сколько раз приходилось слышать из уст раненых о прошлой довоенной жизни. И хотя не все тогда было хорошо, и не всего хватало, но воспоминания всегда были как о самом большом счастье потому, что был мир, и все мы были в кругу родных и близких.
Майор внимательно смотрел на быстрые руки с длинными пальцами, в которых отмечался характер Галины Петровны, как доброго врача и специалиста-хирурга. Он, похоже, никогда еще не встречал таких быстрых и одухотворенных рук врача.
- Спасибо вам за ваше милосердие: и тебе милый доктор, и тебе, родная сестрица, и тебе дорогой братишка!
После этих высказываний майора, я вспомнил о том, что в суровом армейском быту не принято обращаться по именам, а только лишь по воинскому званию. Сдержанная лаконичность свойственна языку всех командиров и солдат. А вот врачей все воины всегда именуют милыми докторами, девушек-санинструкторов - родными сестрицами, а фельдшеров-мужчин - добрыми братишками. И это вполне оправдано, - ближе и роднее медиков на войне для раненых никого н е т!

Глава Х.
Санитарная машина торопливо отмеряла километры проселочной дороги и, как только добралась до развилки, сразу же остановилась.
- По какой поедем дальше? - спросил водитель, высунув голову из кабины.
- Давай по окольной! - посоветовал я, - меньше будет встречных.
Да и по лощине ехать безопаснее!
- Есть по окольной! - повторил сержант Волчок мое указание, и послушная «санитарка» набрала скорость в направлении на деревню Малые Плотки, где располагалась медсанрота нашей дивизии.
Миша Волчок - веселый сибирячек, - так его называли девчата полкового медпункта, - любил в дороге петь. И на этот раз, чтобы не скучать в пути, он запел свою любимую песню:
- «Эх, дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая,
Помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела!».
- Помирать нам рановато, - повторил слова песни раненый в ногу, что лежал на носилках у самого борта кузова, но петь дальше почему-то не стал.
- Эх, братцы славяне, - обратился он к сострадальцам, - теперь бы закурить.
- Ну, что ж, давайте покурим! - ответил я и достал из кармана цветастый кисет с махоркой.
- Бери, папаша, - протянул я ему кисет. - Закуривай. Табачок - крепочок. Махорка знатная. Земляки прислали, моршанская!
- Попробуем, что за крепочок? - Прохрипел он простуженным голосом, - А какой я тебе па-па-ша? Я ведь с десятого года. А ты, доктор, вроде еще пацан?
- А я с двадцать третьего. Мне и двадцати нет.
- Да-а, дела-а-а! - задумался раненый и еще разок глубоко затянулся дымком махорки, - Вам-то, мальчишкам, легче воевать. Жены нет. Детей нет. Да и своего гнезда горбом нажитого тоже нет. А тут, как вспомнишь своих деток…Раненый закашлялся и не сумел что-то договорить до конца.
- Кончай дымить, - сердито простонал раненый в грудь, - И так дышать
нечем, - жара-жарище мучит, а он дымит, как из трубы.
И чуть помолчав, спросил у меня дать что-нибудь от боли:
- Всю грудь разрывает на куски! Что-то горит! Горит внутри!
Я достал из санитарной сумки обезболивающее лекарство и хотел подать раненому, как вдруг машина резко дернулась, и я ударился головой о кабину.
- Ты что очумел что ли? - закричал я шоферу.
- Потише! Потише! - завопили больные в один голос.
Но Миша Волчок не обращал никакого внимания на мои замечания и стоны раненых, и продолжал скакать по неровной лощине, высунув голову из кабины.
- Летят сволочи! - выругался он в адрес фашистских летчиков. Куда-то опять летят, паразиты!
Немецкие истребители стремительно пронеслись над посадками деревьев, и ушли в сторону большака, по которому вереницей двигались к передовой груженые снарядами и продовольствием машины. Наша «санитарка» снова дернулась и запрыгала по кочковатой дороге. Миша Волчок не то, чтобы проговорил, а почти прокричал во весь голос:
- Держитесь, братцы! Жму на всю железку! Вот он гад проклятый уже близко!
Юркий «мессершмитт» развернулся под крутым углом и пошел в пике навстречу «санитарке». Волчок заметил маневр фашиста, и моментально затормозил машину, - разрывные пули в пяти-шести метрах впереди «санитарки» заплясали змейкой на дороге.
- Вот гад, что делает. И красные кресты не признает!
Волчок не хуже других понимал, что для фашистов не существует человеческих правил, - не обстреливать санитарных машин. Он также знал и то, что фашистам безразлично кого убивать, - раненых иль не раненых!
Колонна машин и танков, что двигались навстречу нам по большаку, ушли далеко за пригорок, - ближе к передовой. И этот «мессер», похоже, вдарился за ними и исчез из нашего поля зрения.
По затаенным улыбкам на лицах раненых можно было прочитать их успокоение тем, что опасность миновала, и в подтверждение этому Миша Волчок снова запел свою любимую песню: «Эх, дорожка, фронтовая».
Никто из нас, не думал - не гадал, что из-за густых придорожных посадок выскочит на бреющем полете очередной «мессершмитт» и прожжет нашу «санитарку» пулеметной очередью. Мотор машины сразу же вспыхнул, и начал бурно гореть, захватывая в огонь и борты машины. Раненый лейтенант, что сидел в кабине, уткнулся щекой в смотровое стекло, а Миша Волчок уронил голову на баранку руля.
Я, недолго раздумывая, подал команду раненым:
- А ну-ка, быстрее, кто как может, выбирайтесь на землю!
Я сам принялся вытаскивать носилки с раненым в грудную клетку. Сержант с переломом ног вывалился из кузова первым. За ним последовали падать и другие, как снопы с повозки.
Превозмогая боли в ноге, я во всю силу упирался вытаскивать раненого в живот.
- Доктор! - волнующим голосом заметил он, - У вас кровь свищет из ноги!
Машина уже полностью была объята пламенем, и в этом зловещем огне сгорали шофер и лейтенант. Много пришлось повидать за две недели ожесточенных боев на Курской дуге самых различных мук и страданий искалеченных ребят, и мне казалось, что все это должно было закалить во мне психику и волю, и я тогда даже был уверен: ничего уже не сможет вышибить меня из колеи уравновешенности. Но что это было не так, я понял только сейчас, когда был и сам тяжело ранен.
Свалившись на землю, я разорвал штанину, оголил ногу и туго перевязал рану стерильным бинтом. «Что же делать дальше?» - пронеслось у меня в голове: - Что же делать?
- Не волнуйтесь, друзья! - сказал раненым, - Все будет хорошо! До медсанроты недалеко. Как-нибудь доберусь!
Сознательно напрягаю мышцы тела и, поднимаясь на ноги, делаю первый шаг вперед. Но не тут-то было! Как только наступил раненой ногой на землю, ее моментально, словно током, пронизало жгучей болью и сковало, как будто зажало в тугие тиски. В голове снова завертелись картины случившейся беды, и какая-то огромная боль сдавила сердце. «Что такое? - затревожился я, - Почему так случилось? Где же она «эта передовая» на войне?»
Несколько коротких минут валяюсь на дороге, накладываю жгут чуть повыше колена, чтобы остановить кровотечение. Затем поднимаюсь на ноги и медленно, но вполне упорно, двигаюсь вперед. Мучительная боль снова сковывает мышцы и не дает ходу, но я насильно упираюсь на здоровую ногу, раскидываю руки по сторонам, как птица крылья для опоры, чтобы не потерять равновесие, и шаг за шагом стараюсь продвигаться дальше.
Горячий воздух сушит губы, - начинает мой организм мучить жажда. В горле встал шершавый комок, и я стараюсь выпершить его, но никак не могу! Во рту появилась резкая сухость, до безумия захотелось пить! В душе отчаянно буянит предчувствие недоброго и говорит о том, что я могу погибнуть среди вот этого безымянного поля.
На войне нередко бывало и так, что душа твоя внутренним зрением предвидела твое близкое время. Так было и на этот раз: с утра что-то тревожило душу, а что именно догадался лишь сейчас, когда был ранен.
Хотя и медленно, но я старался идти вперед. Передвигаться было очень трудно, - ныла каждая клеточка, каждая жилочка в раненой ноге.
Как медик, я хорошо понимал, что питание клеток мышц ноги прекращается, - жгут резко сдавливает сосуды.
«Что же делать?». Если освободить жгут, снова откроется кровотечение. А это значит, начнется дальнейшая потеря крови. А ведь большая потеря крови вызывает шок и наступает серьезная опасность для жизни. Что же делать? Если отпустить жгут, надо создать покой ноге. А ведь мне надо торопиться в медсанроту, - мои друзья ждут помощи! Что же делать? Если продолжать сдавливать сосуды, может наступить омертвление тканей, и ты наверняка останешься без ноги!
«Надо торопиться! Скорей в медсанроту!» - подаю сам себе команду. Легко было сказать: - Надо торопиться! Но как было торопиться, если раненая нога не хотела подчиняться моей воле. Заставить себя расслабить сведенные судорогами мышцы ноги становилось неподвластным моему рассудку. Во всем теле появилась слабость, и стоило прикрыть глаза, сразу же проваливался в темную бездну и уходил в сонное забытье. Я старался в эти минуты во что бы то ни стало не закрывать веки глаз и глядеть в синюю даль иль в высокое небо, где сгущались серые тучи и плыли строго на запад, откуда доносился приглушенный грохот задымленной и истекающей кровью передовой линии войны. Но я почему-то безвольно закрывал глаза и тут же снова их открывал, боясь уйти в бессознательное состояние. Я старался поднимать голову кверху, в высокое бескрайнее небо. А небо надо мной то вдруг вспыхивало ярким светом, то снова затухало и хмурилось. Эти ритмические чередования света и тьмы начинали так же действовать усыпляюще, и тогда я старался двигать глазами из стороны в сторону, боясь увидеть жуткую тьму и уйти в нее навсегда!
- Держись! Держись! - диктовал я сам себе и тут же вспоминал слова замполита полка майора Лебедева: «Движение - это борьба. Иди и не останавливайся».
Он часто рассказывал мне, как ему пришлось в начале войны тяжелораненому пробираться по лесам Белоруссии из окружения несколько дней подряд. Я повторял слова майора Лебедева: «Движение - это борьба» и старался ползти, превозмогая боли и усталость в теле. Прополз с трудом еще несколько метров, и ногу снова сковала судорожная боль. Перед глазами опять замелькали попеременно и свет и тьма.
«Неужели все? Неужели конец?» - в голове хаотически блуждали мысли, и я насильно заставлял себя думать об оставшихся без присмотра и помощи раненых у сгоревшей машины. От сознания беспомощности в груди тоскливо сжималось сердце. На смену этих дум наплывали воспоминания о доме, и мне становилось жаль самого себя и не потому, что страшно умирать, а оттого, что об этом не узнает ни мама, ни мои друзья-однополчане. Я продолжаю кувыркаться с боку на бок, не обращая никакого внимания на мучительные боли, лишь бы только двигаться, вперед! «Будь что будет! Только вперед!» - заставляю себя еще активнее кувыркаться с боку на бок.
Перед мысленным взором почему-то встают картины из моего сельского детства, - ребятишки «скачут» друг за другом и с криком «ура» - играют в армию «чапаевцев». Как просто и легко было играть в «чапаевцев», и как невыносимо трудно быть на кровавой настоящей войне!
Но я продолжаю уже через силу двигаться, - то ползком, то кувырком, лишь бы поскорее добраться до нашей медсанроты. Но тут как назло в глазах опять начинает темнеть, и усталые веки липко сжимаются, а в уме простирается волнистое поле, густо усеянное красными и белыми розами. Они шевелятся на горячем ветру строго в одну сторону, - в сторону заходящего солнца. Я с большим усилием раскрываю тяжелые веки и опять вижу перед собой, - в серых и черных тучах задымленное небо. «Что за бред?» - упрямо всматриваюсь вдаль и вижу у самой дороге небольшое одинокое деревце. От радости, что увидел белую березку, я машинально закричал:
- Люди, где вы-ы-ы?
И тут, как-то сам по себе народился в уме план дальнейших действий. «Вот доберусь до березки, - отломаю сучок. А с опорой намного легче и быстрее идти». «Надо торопиться!» - приказываю себе и, как подбитая птица, на одной ноге прыгаю с места на место, медленно, но упорно приближаясь к дереву.
Не помню теперь и не знаю, долго ли я тащился до березки, что стояла на самом перевале дороги, но как только добрался до дерева, сразу же бросился обнимать и целовать, как лучшего друга.
У березки была очень нежная молодая кора. Потрогав ее усталыми руками, я вспомнил про такие же молоденькие березки у родного дома, что посадил в раннем детстве, вместе с отцом.
Легкий ветерок тихонечко шевелил листву. Посмотрел я на верхушку березки и подумал: «Какими волшебными свойствами одарила ее природа: светиться неугасимым белым излучением. Я смотрел и любовался молодой березкой, а на мои воспаленные губы падали капли влаги с ее зеленых веток. Присмотрелся к березке и заметил еще несколько падающих точек от пораненного сучка, что свисал надо мной так низко и касался моей головы. «А ведь это слезится перебитая ветка», - догадался я и ухватился обеими руками за этот сучок. Прозрачные капли ритмично падали одна за другой, обжигая мои воспаленные губы, которые жаждали любой прохлады.
Передохнув несколько коротких минут, отломал пораненный сучок и, опираясь на него, потащился по пыльной дороге, - уже под горку, к деревне Малые Плотки, до которой оставалось как говорится «подать рукой».
В палатке сортировочного отделения 538-й отдельной медсанроты негде было ступить, - по всем сторонам тесно лежали и сидели раненые прямо на земле. Многие дремали, некоторые требовали немедленной помощи, отдельные скрежетали зубами, терпеливо пересиливая боли, а один даже подавал команду:
- Огонь! Во-о-о, зараза что делает. Огонь!
И я невольно подумал: «И тут продолжается бой».
Военврач Макаров, которого я сразу же узнал, - осматривал тяжелораненого в живот.
- Ой, больно! - стонал он и корчился от болей.
А разве мне было не больно? Мышцы раненной ноги, словно сжимало тисками, и каждая жилочка готова была разорваться на самые мелкие кусочки.
- Доктор! - закричал и я во весь голос. - Помогите!
Военврач продолжал осматривать раненого в живот.
- Доктор Макаров! - повторил я его фамилию, чтобы он как можно скорее обратил внимание на меня.
На мой возглас мольбы и просьбы, старший лейтенант медицинской службы, словно от испуга, резко повернулся ко мне лицом и спросил:
- А вам что надобно?
Он, похоже, не узнал меня, и я повторил его фамилию и имя: -
Дорогой Михаил Дмитриевич, да неужели вы меня забыли? Фельдшер я из 539-го гаубичного полка.
Военврач Макаров хорошо знал меня, - еще зимой сорок второго мы познакомились с ним в Чебаркульских лагерях при формировании 12-й артиллерийской дивизии прорыва.
Доктор Макаров подошел ко мне, обнял меня и взволнованно спросил:
- Что случилось? Почему ты такой бледный? На тебе лица нет!
Вместо ответа я показал рукой на окровавленную правую ногу. Военврач поглядел на мое лицо и похоже уловил гримасы тревоги и беспокойства.
- А ты не волнуйся, - он по-дружески похлопал мне по плечу, - и стал тихим голосом утешать: - И сильно резко не горюй! Сделаем все, что требуется. А за раненых, оставленных в поле, не беспокойся! Сейчас же пошлем за ними машину.
Военврач говорил неторопливо, и все время смотрел на меня. Что он читал на моем лице, - я не знаю. Но по его сияющим глазам можно было догадаться, что и он чем-то опечален. Военврач еще раз поглядел на мою окровавленную ногу и спросил:
- А как же ты добирался с такой искалеченной ногой? И долго не раздумывая, - то ли приказал, то ли попросил, чтобы я забирался на его спину «верхом». Я охотно выполнил его указания, и он торопливо потащил меня в соседнюю операционную палатку.
- Принимать тебя будет заведующая отделением, доктор Луппова.
Я обрадовался, что именно она будет осматривать и оказывать помощь.
Заведующую хирургическим отделением медсанроты 12-го АД медики уважали за ее требовательность в работе. На совещаниях она любила твердить о том, что медики передовых медпунктов должны оказывать помощь грамотно, - прежде всего, уметь быстро выводить раненых из шокового состояния, останавливать кровотечения и даже применять вагосимпатические блокады, - введение новокаина в нервные пучки и сплетения, при обширных ранениях грудной клетки и живота. Доктор Луппова не терпела никаких ошибок в работе, - она считала дальнейший исход раненого, зависит от первичной помощи…
Когда меня уложили на операционный стол, я прежде всего попросил у доктора дать что-нибудь от боли.
Мария Васильевна резко подняла брови и пытливым взглядом посмотрела на меня:
- А ты не волнуйся! Разберемся во всем и сделаем все необходимое!
Она взяла мою руку и начала проверять напряжение пульса.
- А пульс у вас превосходный! Прямо скажу, - же-лез-ный!
В ее преувеличенном определении я угадал желание доктора подбодрить меня и поднять мое упадшее настроение. Но как можно изменить настроение, если судорожная боль не стихает, а с каждой минутой усиливается и нарастает. Я только теперь понял, что адские боли имеют свои повадки: изматывать в человеке его последние силы и волю. Будь ты хоть богатырского телосложения, - все равно становишься капризным и даже плаксивым, как малый ребенок. В эти минуты начинаешь говорить языком обиженного малыша или чувствительной старушки.
- Милый доктор! Добрый доктор! Родненький доктор!...
В операционной стояла, если можно так выразиться, - «медицинская» тишина. Где-то отчетливо и ритмично отстукивал электромотор, и слышались разговоры людей около палатки. Я лежал на столе с приподнятым изголовьем и внимательно наблюдал за ходом работы хирурга и ее помощников - медсестер.
Мария Васильевна осторожно прощупала мышцы вокруг раны.
- И где же это тебя так угораздило? - спросила она.
Я подробно рассказал, как напали на нас немецкие «ройберы» - подожгли санитарную машину, и тяжело ранило меня, и убило шофера.
- Да-а-а! Это действительно бе-да-а! - членораздельно произнесла она эту фразу и спросила: - А что же ты не наложил шину? Ведь ты же знаешь, что пораженные мышцы и сосуды требуют по-ко-я!
Хочу признаться: я совершенно не слушал ее моралистку, а смотрел на обширную рану, которая в раздутом и напряженном массиве мышц кроваво зияла, и в ней рыжел живой и вздрагивающий сгусток крови.
Мария Васильевна осторожно придавила пинцетом этот сгусток и из него брызнула упругая струйка крови, - на белоснежном халате хирурга вспыхнули пунктиром маленькие красные точечки.
- Срочно салфетку! - приказала она своей помощнице.
Промокнув рану салфеткой, доктор «носиками» пинцета зажала порванный сосуд.
- А теперь подать шприц с новокаином. Будем блокировать рану. Придется накладывать лигатуру, - рассуждала она вслух, видимо для того, чтобы ее помощники знали, что необходимо приготовить военврачу для дальнейшей работы.
Мария Васильевна приняла от Вали Черноглазовой шприц.
- Вот так-то оно бывает на войне, - военврач продолжала мыслить вслух, - и всего-то повреждена тоненькая жилочка, а как она сви-щет! Через такие вот щелочки и убегает жизнь из тела раненых.
Говорила она тихо и неторопливо, и похоже было, говорила она не раненому, а своим помощницам, - медсестрам Вале Черноглазой и Наде Беленькой. Это так окрестил я их, не зная фамилии.
Пока Мария Васильевна делала уколы и перевязывала порванный сосуд, я не спускал с ее усталого лица мой любопытный взгляд. От ее стройной фигуры и доброго лица веяло чем-то теплым и домашним, у нее были смуглые и сильные руки. Глаза смотрели проникновенно глубоко, вроде бы они умели видеть что-то внутри человека.
Наложив лигатуру, Мария Васильевна о чем-то глубоко задумалась и тут же спросила у девчат:
- А как у нас насчет донорской крови?
Медсестры переглянулись между собой, и оба внимательно уставились глазами на меня. Одна из них, - Беленькая Надя, словно встрепенулась от какого-то забытья, очень тихой скороговоркой проговорила:
- Доктор! Мария Васильевна! Возьмите у меня! У меня первая группа!
Перед глазами ярко горела электрическая лампочка. Передо мной стояла симпатичная молоденькая сестричка. На ней красиво опоясывал талию белоснежный халат, на голове короной аккуратно сидела белая шапочка. На лице, закрывая нос и рот, находилась белая марлевая повязка, и вдруг, мне показалось, что передо мной стоит не просто медичка в белом одеянии, а сошедший с небес мой ангел-спаситель.
«Откуда она взялась такая тихая и воздушная? - подумал я и спросил: - А что же вы будете со мной делать?». Беленькая Надя пододвинула второй стол к моему столу и по команде военврача забралась на него.
Прямое переливание крови продолжалось не очень долго. Кроме донорской крови перелили еще полтора литра кровезаменителей. После проведения необходимых процедур, военврач Луппова еще раз прощупала вокруг раны одутловатые мышцы ноги и предложила мне полежать на столе. На лице Марии Васильевны, как в зеркале, отражалась ее душа, - она была чем-то глубоко обеспокоена и опечалена. Потом я узнал от девчат, что у нее случилось непредвиденная беда: на операционном столе скончался знакомый капитан от большой потери крови. Его доставили с передовой в шоковом состоянии и почти обескровленного. Она, похоже, продолжала терзаться от этих внезапно нахлынувших переживаний.
«Такая уж наша медицинская работа, - подумал я, - Хочешь - не хочешь, а выкладывайся весь целиком. Отдавай все свои силы, а также и боль души…».
Доктор Луппова продолжала о чем-то думать, и только после некоторого молчания спросила:
- А как там, в полку поживает моя подружка Галина Шевырева? Ведь у нее часто обостряется гастрит.
Я, совершенно не задумываясь над ответом, выпалил, как из пушки.:
- А болеть-то нам и некогда!
- Да-а! - В подтверждение моих слов повторила она: - А болеть-то нам и действительно некогда! Работы хватает и днем, и ночью.
Медсестра Валя Черноглазая продолжала накладывать на рану дополнительную повязку, а Надя Беленькая, мой ангел-спаситель - низко наклонилась надо мной и неожиданно для меня осторожно чмокнула в мои одутловатые и шершавые губы:
- Будь счастлив, коллега! - Тихо улыбнулась и еще раз поцеловала. - Помни меня и знай, что тебе перелили мою спасительную кровь. А этот поцелуй, считай, как служебный!
И тут у меня само по себе вырвалось с языка:
- А разве такой поцелуй бывает?
- Да-да, - утверждающе ответила она, - у нас, у медиков бывает. Он и дух прибавляет. И даже исцеляет от смерти.
Военврач Луппова смотрела на меня и медсестер, неторопливо сбрасывая с себя медицинские доспехи, - белую косынку и халат.
- А не пора ли нам, милые девочки, хоть немножечко что-нибудь перекусить?
- Да отдохнуть бы не помешало, - вставила свое мнение Валя Черноглазая, - все говорят, что солдаты после боя отдыхают. А мы…
Валя не успела что-то договорить, как ее перебила доктор Луппова:
- А мы тоже - солдаты, И мы тоже - в бою. Но только мы - солдаты другого профиля. И мы… Заведующая хирургическим отделением МСР роты вдруг запнулась на этом слове, - в операционную палату ввалился помощник начальника медслужбы дивизии Вася Шерстюк и доложил:
- Товарищ капитан, получен приказ: немедленно свернуть первую операционную. Переезжаем на новые рубежи! Наши войска успешно прорвали оборону противника в районе города Малоархангельска и двинулись в наступление на город Орел!

[…]**. Читателя безусловно заинтересует и дальнейшая судьба моих коллег-медиков 539-го гаубичного полка.
Галина Петровна Шевырева, испытавшая тяготы войны до ее победного конца, долгое время помогала исцелять военные раны фронтовикам, работая в военном госпитале в Ленинграде. Но никогда ее не удовлетворяли достигнутые ею результаты работы. В 1956 году она поступила в Ленинградский научно-исследовательский нейрохирургический институт имени Поленова. А через десять лет, работая там же, защитила диссертацию на степень кандидата медицинских наук. Ею написано и опубликовано свыше пятьдесят научных работ.
«Наша Маша» - медсестра Мария Лукъяновна Юнакова - погибла смертью храбрых в боях на Днепре осенью 1943 года в районе города Лоева.
Санинструктор Вера Куличенко прошла войну благополучно и после Победы возвратилась на родной Урал.
Я всю жизнь работал фельдшером в сельской участковой больнице.
Сейчас на пенсии.
Хочу признаться: мои воспоминания навряд ли были бы задуманы, а тем более написаны, если б я не имел такие важные документы, как письменные воспоминания моих однополчан о боях на Орловско-Курской дуге летом 1943 года, и наши многократные встречи с моими коллегами-медиками, бывшим военврачом Шевыревой Г.П., с санинструкторами полка Валей Висун, Аней Черкашиной.
Спасибо им за помощь в написании моих воспоминаний о работе полкового медпункта 539-го артполка 12-й АД прорыва РВГК.
Михаил Репин

ГАСПИТО. Ф. Р-9349. Оп. 1. Д. 14. Л. 4-80, 87. Подлинник.
_______________________________
* Опущена вступительная часть воспоминаний «От автора».
** То же воспоминания о поездке М.И. Репина в г. Малоархангельск на встречу с ветеранами 539-го гаубичного полка в 1988 г.

№ 6
Воспоминания М.М. Ермолинского «Боевой путь воина»
1 февраля 1996 г.

Родился 5 сентября 1919 года в д. Долгое Копыльского района Минской области. В сентябре месяце 1939 года Минским горвоенкоматом был призван в ряды Советской Армии, в 145-й отдельный батальон. В апреле 1941 года был направлен в военное училище г. Москвы. Окончил в апреле месяце 1942 года в г. Алма-Ата, в звании младшего лейтенанта был направлен на должность командира взвода в 41-й полк майора Васильченко Воронежского фронта (38-я армия, командующий Москаленко), командующий фронтом Голиков.
После разгрома Советской Армией немцев под Москвой и Сталинградом немцы планировали после захвата г. Харькова, Курска идти дальше на Воронеж и после захвата Воронежа идти снова на Москву. В боях за город Воронеж кроме Воронежского фронта принимали участие Брянский и Юго-Западные фронты, руководил боями за г. Воронеж маршал Шапошников.
В июне 1942 года немцы начали массированную бомбардировку г.Воронеж, которая длилась около десяти дней, за ними начались тяжелые уличные бои за город, которые длились 212 дней и ночей небывалого мужества наших войск, чтобы выстоять и победить.
Во время боя мой взвод в Петровском сквере откопал завалившиеся бомбоубежище и вызволил из него более сорока женщин и детей.
За город Воронеж шли сильные бои, он переходил несколько раз из рук в руки Сов. Армии и немцев. Он сильно был разбит в боях на 90%. На г.Воронеж немцы бросили свои отборные части, почти вся правобережная территория города стала ареной ожесточенных боев, особенно район Чижовка. 4 июля 1942 г. в танковом бою с обеих сторон участвовало по 300 танков, самолетов. Немцы понесли огромные потери в боях за г. Воронеж в танках и живой силе и были остановлены, и в дальнейшем разгромлены.
За г. Воронеж впервые начали нашей армией применяться гвардейские реактивные минометы - «катюши», которые в бою сильно уничтожали технику и живую силу противникаНеточность автора. Реактивные минометы (БМ - 13) - "катюши"
были приняты на вооружение советской артиллерии накануне
Великой Отечественной войны. Первый залп из "катюш" по
немецко-фашистским войскам произведен 14 июля 1941 г.
в районе железнодорожной станции Орша батареей И.А.Флерова
(1905-1941), уроженца с. Двуречки Липецкого уезда
Тамбовской губерни. БСЭ. Т. 11 М., 1973. С. 539. В боях за г. Воронеж также впервые действовали наши танки КВ тяжелые, которые в боях давили танки немцевНеточность автора. Новый образец тяжелого танка КВ - 1
был создан в 1940 г. (вес 47, 5 т). Впервые
экспериментально применен в советско-финляндской
войне 1939-1940 гг. С первых дней Великой Отечественной
войны участвовал в боевых действиях. Танк
практически не пробивался из немецких танковых пушек
(толщина брони - 75-100 мм). БСЭ. Т. 25 М., 1976. С. 263 . С противотанкового ружья сержант Шипавалов моего взвода из 4 танков, идущих на него, уничтожил 3 танка, а четвертый повернул обратно, танковая атака немцев была отбита.
Чтобы не пустить немецкие танки через Чернявский мост, мной по приказу командира роты дана была команда подрывникам взорвать его, мост взлетел на воздух, немцы были остановлены. Захватили немцы после упорных боев город Воронеж в июле 1942 года. В январе месяце 1943 года наша 38-я армия вместе с 40-й армией начали наступление на Касторное, чтобы отрезать отход немцев из Воронежа, окружить и уничтожить. После тяжелых боев нашей армией город Воронеж 25 января 1943 года был освобожден от немецких оккупантов.
Во время наступления в боях за город Воронеж наш полк потерял более 50% личного состава. Я был ранен с вражеского автомата в правый бок, в гимнастерке были три пулевые дырки. Находился я в госпитале № 1112 в Мичуринских садах в землянке, и через 40 дней после выздоровления был направлен снова в свой 41-й полк в боях на Курскую Дугу.
За город Воронеж правительством награжден орденом Красной Звезды. В честь 40-летия Победы я, будучи на встречи ветеранов, на площади Победы в г. Воронеж нашему 41-му полку воздвигнут памятник-обелиск, и город Воронеж правительством отмечен орденом Отечественной войны 1-й степени.
За активное участие в боях за г. Воронеж председатель совета ветеранов войны и труда полковник Гринько А.И. прислал мне книжку «Когда горели кварталы» о боях за г. Воронеж.
После поражения в битве под Сталинградом немцы решили вернуть утраченную инициативу в июле 1943 года, втянуть наши войска между Орлом и Белгородом в Курскую Дугу, в дальнейшем окружить и разгромить наши войска и дальше идти на Москву, выиграть битву летом.
Немецкое название Курской битвы было «Цитодель», ни одну операцию Гитлер так не готовил, как под Курском. В Курской битве с обеих сторон участвовало около 2 миллионов войск, много боевой техники - танков, самолетов, артиллерии.
В Курской дуге участвовали Воронежский фронт под командованием Ватутина Н.Ф., где я был командиром взвода, участвовал в боях 41-го полка 38-й армии. Центральный фронт под командованием Рокоссовского К.К. и 65-я армия Батова. Степной фронт под командованием Конева И.С. Координировал военные действия Жуков Г.К.
В ночь перед началом наступления Гитлер обратился к своим войскам с приказом о разгроме Советской Армии на Курской дуге.
Нашей разведкой захвачены пленные немцы, которые сказали, что 5 июля 43 года в 3 часа ночи начнется наступление немцев на Воронежском фронте, а наше главное командование Сталин И.В., Жуков Г.К. дали указание нашим войскам начать наступление 5 июля раньше на 40 минут. Самые сильные бои были 7-8 июля, особенно танковые в районе Прохоровки, Обояни.
В начале наступления немцам удалось продвинуться в нашу оборону на 10-12 километров, где немцы использовали танки «Пантеры», «Фердинанды», а наша артиллерия прямой наводкой подбивали снарядами и танками КВ.
На подходе к городу Курску немцы приняли все наступательные меры к захвату опорного пункта станции Поныри, где я участвовал в этих боях, которые длились несколько суток, в дальнейшем в боях был освобожден г. Курск.
В дальнейшем контрнаступлением нашей армии вклинение немцев на Курской дуге было ликвидировано, и немцы начали отступать. Наступление нашего полка, армии и Воронежского фронта продолжалось в направлении г. Белгорода, где его освободили 5 августа и г. Харькова 23 августа 1943 года, где Москва салютовала освободителям.
«Если битва под Сталинградом предвещала закат немецко-фашистской армии, то битва под Курском поставила ее перед катастрофой» (И.В. Сталин).
По приглашению Совета ветеранов войны и труда г. Курск я ездил на встречу участников боев 211-й дивизии, где был 3 суток 16-17-18-19/VII - 1983 г. В честь 40-летия Победы мне был вручен нагрудный знак «40 лет Курской битвы» и поздравительный адрес обкома КПСС, облисполкома и облвоенкомата «40 лет. Ветерану Курской битвы» как активному участнику боев на Курской дуге.
После разгрома немцев на Курской дуге я в составе 41-го полка 38-й армии Воронежского фронта (1-й Украинского фронта) участвовал в боях за форсирование реки Днепр и освобождении города Киева.
После поражения немцев на Курской дуге Гитлер планировал остановить наступление Советской Армии на реке Днепр, которая шириной 600-900 метров, и сильно укрепил правый берег дотами и другими сооружениями, и военной техникой, войсками, назвав рубеж реки «восточным валом».
В боях за форсирование р. Днепр и освобождения города Киев участвовали, кроме Воронежского фронта генерала Ватутина Н.Ф., войска Степного фронта генерала Конева И.С., координировал боевыми действиями Жуков Г.К. Участвовали в боях танки генерала Рыбалко и чехословацкая бригада генерала Свободы.
Стремительное наступление нашей 38-й армии привело к тому, что подходили к р. Днепр, а тыловые части отстали с переправочной техникой реки.
Исключительную важную роль в мобилизации войск сыграло обращение Военного совета Воронежского фронта, призвавши войска усилить удары по врагу, сходу форсировать Днепр и освободить Киев.
В сентябре месяце 1943 г. ночью началось форсирование нашим полком Днепра на плотах, бревнах, лодках под прикрытием нашей артиллерии и самолетов, южнее Киева в районе острова Казачий на Лютежском плацдарме.
Немецкая артиллерия и авиация непрерывно бомбила наши части, не давая возможности форсировать Днепр на правый его берег и завладеть плацдармом, многие воины погибали, тонули, были ранены, но продолжали форсировать Днепр.
Форсирование Днепра сходу явилось беспримерным подвигом в истории войн солдатами, офицерами, они показали высокое мастерство, героизм и беззаветную преданность Родине.
После форсирования реки Днепр наш полк в составе 38-й армии продолжал бои за город Киев, в боях освобождая каждый дом, улицу от немецких захватчиков.
Активное участие в форсировании Днепра и освобождении нашими войсками г. Киев принимала наша авиация фронта.
Боями за Днепр и Киев руководил нашими фронтами не только Жуков Г.К., но и И.В. Сталин.
Немцы, в боях потерпевши [поражение] в обороне н.п. Святошино, 5 ноября начали отступать из г. Киева.
И.В. Сталин приказал к 26-й годовщине Октября город Киев освободить от немецких оккупантов, 6 ноября 1943 г. приказ нашими войсками был выполнен.
В боях за город Киев я был ранен в правую руку, после выздоровления участвовал в боях за Зап. Украину, г. Ровны, Тернополь.
За форсирование Днепра и освобождение Киева я награжден правительством медалью «1500 лет Киева» и нагрудным знаком «Ветеран 38-й армии». В октябре 1983 г. 40 лет Победы я был на встрече 38-й армии в г. Киеве по приглашению на 5 дней, где вручили знак «Ветеран 38-й армии».
Немцы, отступая по Зап. Украине, сильно вооружили бандитов главаря Бандеры, где была создана украинская повстанческая армия (УПА) и партия объединения украинских националистов (ОУН).
После освобождения Зап. Украины наша часть была присоединена [к] 18-й бригаде Украинского округа по борьбе с бандитами.
С 1945 по 1954 год я в должности зам. ком. минометной роты 82-мм минометной роты и командиром стрелковой роты участвовал 9 лет в боях с бандами в Тернопольской, Ровенской, Львовской, Станиславской областях.
За мужество и героизм в боях [с] бандитами я награжден правительством медалью «За отличную службу Родине».
С 1954 по 1957 год служил в 96-м отд. батальоне в должности коменданта завода г. Котовск, где, имея стаж службы в армии 26 лет, был при сокращении армии уволен в запас [в] звании капитана. Всего награжден 16 правительственными наградами, имею общий стаж 54 года.
Ермолинский М.М.

ГАСПИТО. Ф. Р-9291. Оп. 5. Д. 1. Л. 44-47 об. Автограф.

№ 7
Воспоминания генерала-полковника И.П. Репина «Через всю войну»
Май 1996 г.
г. Москва

Война застала меня на полигоне под Брестом, куда мы за несколько часов до ее начала прибыли из Брестской крепости в составе огневого взвода и приборного отделения батареи 393-го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона 42-й стрелковой дивизии, чтобы участвовать в смотре боевой техники.
На рассвете 22 июня 1941 года шквал огня немецкой артиллерии и авиации вызвал ошеломленность и растерянность. Как-то не верилось, что это война. Первой нашей задачей было пробиться сквозь огонь в Брест, в крепость, к своему дивизиону. Но осуществить это не удалось. Под натиском вторгшихся фашистских полчищ мы с боями отходили на восток в сторону г. Кобрин.
Растерянность постепенно проходила по мере того, как наши части поспешно занимали оборону, начали давать отпор врагу.
С радостью мы встретили отходящих из Бреста офицеров и нескольких красноармейцев нашего дивизиона во главе с командиром. Наш огневой взвод стал костяком формировавшихся в ходе боя батареи, а затем и дивизиона, прикрывавшие не только с воздуха, но и с земли обороняющиеся части дивизии.
Так сложились для меня первые часы и первые дни войны. Тяжелое это было время. Перед глазами стояли пожарища, разрушенные здания, вздыбленная от разрывов снарядов и бомб земля, летящие на восток армады вражеских самолетов. Был ранен, от направления в госпиталь отказался, лечился при части.
Мы вынуждены были отступать, оставляя на поругание врагу нашу родную землю, наших людей. И как важно было в это время близость командиров и политработников к рядовым бойцам, их слова поддержки. Они, а через них и мы, активисты, разъясняли обстановку, убеждали бойцов, что должна наша армия и народ выстоять, иначе и быть не может, и, конечно, призывали всех не падать духом, стойко обороняться, наносить врагу сокрушительные удары.
Уверенность и прилив новых сил вызывали прибывающие на фронт свежие боевые соединения и части, новая боевая техника. Фронт получал все необходимое для борьбы с врагом.
С каждым днем нарастала мощь наших ударов по врагу. Темпы наступления фашистов снижались и обстановка все более стабилизировалась. А затем последовали наши сокрушительные контрудары, развенчивая вражеские планы молниеносной войны. А разгром немцев под Москвой похоронил и так называемый миф о непобедимости их армии.
Проходили грандиозные преобразования в нашей армии. С целью более надежного прикрытия войск с воздуха, нанесения более эффективных ударов по вражеской авиации на базе действующих и прибывающих из тыла частей формировались новые зенитно-артиллерийские части и соединения. Так осенью 1942 года была сформирована наша 16-я зенитно-артиллерийская дивизия РВГК из четырех полков, оснащенных в начале 37-мм зенитными пушками и пулеметами ДШК, а через несколько месяцев один из полков был перевооружен на 85-мм зенитно-артиллерийские пушки среднего калибра. Силу и эффективность этих соединений вскоре почувствовали фашисты.
Я к тому времени стал офицером-политработником, был комсоргом 728-го зенитно-артиллерийского полка этой дивизии. Свое боевое крещение дивизия получила в морозную зиму начала 1943 года в Воронежско-Касторненской операции, прикрывая части 13-й армии генерала Пухова.
В ночь перед наступлением, я, как комсорг полка, прибыл на все время наступления в зенитно-пулеметную роту, занимавшую позиции за боевыми порядками пехоты. Общаясь с бойцами, еще раз разъяснял поставленные задачи, передавал имеющийся боевой опыт.
На рассвете, после мощной артподготовки войска армии, сломив сопротивление врага, устремились вперед. Вслед за наступающими танками и пехотой продвигалась и зенитно-пулеметная рота, сбив в первый же день операции вражеский самолет. Операция развевалась успешно. Уже на третий день наши войска ворвались в Касторное, окружив вражескую группировку из нескольких дивизий. В этой операции полками дивизии сбито 9 самолетов.
Из района Касторное части дивизия, совершив стокилометровый марш по бездорожью и снежным завалам, перенацелена на прикрытие войск 48-й армии генерала Романенко, ведущих трудные наступательные бои на Орловском направлении.
В течение февраля-марта 1943 года полкам дивизии пришлось много раз отражать яростные атаки самолетов противника, неся при этом потери в людях и технике, огнем орудий и пулеметов дивизии было уничтожено 19 самолетов.
Личный состав мужественно отражал атаки, приобретал закалку и боевой опыт. Особенно запомнился эпизод в зенитно-пулеметной роте полка, в которой я находился.
Немцы предприняли несколько контратак, поддержанные штурмовиками Ю-87. Зенитчики под массированным артобстрелом отражали налеты самолетов. Взрывом мины перебило ноги командиру расчета младшему сержанту Николаю Сакову. Его расчет прекратил вести огонь, пулеметчики бросились к своему командиру. Истекая кровью, Саков вернул их к пулемету, приказал продолжать стрельбу. Вновь загрохотал пулемет и прошитый очередью «юнкерс» рухнул. Превозмогая жгучую боль, Саков чуть слышно поблагодарил товарищей и вскоре умер. Так сражались и умирали за Родину советские воины.
Сутками зенитчики находились на морозе. В мерзлом грунте в первую очередь делали окопы для орудий и пулеметов, а для себя сооружали снежные шалаши по одному на расчет. Но, несмотря на трудности и лишения, жили в приподнятом настроении оттого, что били фашистов и шли вперед.
С конца марта 1943 года Центральный фронт, в составе которого находилась наша дивизия, перешел к обороне. Ожидалось большое наступление гитлеровцев на Курском выступе фронта.
Части дивизии, прикрывая с воздуха обороняющиеся войска, тщательно готовились к предстоящим боям, вошедшим в историю войны как Курская битва.
В конце июня 1943 года дивизию посетил командующий Центральным фронтом К.К. Рокоссовский вместе с членом Военного Совета фронта К.Ф. Телегиным и командующим артиллерией В.И. Казаковым. Это было важным событием для дивизии. Командующий встретился с личным составом, поблагодарил за успешные действия в зимних наступательных боях. Сообщил, что Центральному фронту скоро предстоят неимоверно трудные бои с применением большого количества самолетов. Выразил надежду в том, что полки дивизии с честью оправдают доверие Военного Совета, надежно прикроют войска с воздуха, своим умением и отвагой в боях завоюют право стать гвардейцами. Сразу же было сделано все, чтобы о посещении командующего фронтом знали все воины дивизии.
Враг против Курского выступа сосредоточил огромную группировку войск, имея целью наступлением с севера и юга окружить и уничтожить наши войска, как бы в отместку за свое сокрушительное поражение под Сталинградом.
Днем и ночью мы вели работу с личным составом, разъясняли коварные замыслы и цели противника, активно готовились к боевым действиям, к разгрому врага.
Уже с ночи на 2-е июля 1943 года все подразделения и части дивизии, предупрежденные о возможном начале гитлеровского наступления, усилили караулы, выложили противотанковые гранаты в ниши ячеек и щелей вокруг огневых позиций и командных пунктов. Вечером 4 июля офицеры управления полка убыли в подразделения. Я был направлен в батарею лейтенанта Отари Мирианашвили. Неспокойной была ночь на 5 июля. Все были напряжены ожиданием вражеской артподготовки.
Но неожиданно для нас шквальный упреждающий огонь по сосредоточенным фашистским войскам и их огневым позициям, открыла наша артиллерия, огонь продолжался несколько минут. Поэтому немецкая артподготовка началась значительно позже ожидаемого времени и была не столь плотной. Вслед за артподготовкой фашистские танки и пехота начали атаковать наши обороняющиеся войска. С воздуха наносили бомбовые удары, следовавшие одна за другой, большие группы вражеских самолетов.
Закипела ожесточенная битва на земле и в воздухе, продолжавшаяся много дней.
За первый день 5 июля в зоне зенитных батарей и пулеметных рот дивизии группы самолетов появлялись 22 раза, и все они были обстреляны, 11 самолетов сбито, в том числе батареей лейтенанта Мирианашвили - 3 самолета. С не меньшим напряжением шли бои и в следующие дни.
Не добившись успеха в полосе 4й армии, которую прикрывали части дивизии, немцы перенесли главный удар в район Ольховатка - Поныры. Наша была перенацелена на прикрытие 2-й танковой армии.
В трудных условиях боевой обстановки части дивизии, совершив марш, сходу заняли огневые позиции, начали отражать атаки вражеской авиации. Самолеты действовали на больших и малых высотах, и всюду их настигал огонь нашей истребительной авиации и зенитчиков. За 8 и 9 июля частями дивизии сбито более 20 самолетов, в том числе 6 нашим полком.
Особенно трудным для дивизии были бои 10 июля. На всем участке Поныри - Ольховатка гитлеровцы пытались наступать с яростным остервенением. Семьдесят восемь раз появлялись их самолеты в тот день в зоне дивизии. И все они были обстреляны. Разрывы зенитных снарядов нарушали строй вражеских самолетов, и они порой беспорядочно сбрасывали бомбы, отворачивали назад.
Количество сбитых самолетов за день для дивизии стало рекордным - 34. Особенно эффективен был огонь батарей 37-мм пушек. Батарея капитана Василия Чепака за этот день сбила 7 самолетов.
Измотав и обескровив ударную группировку врага в ходе оборонительных боев, войска фронта, после непродолжительной тщательной подготовки, перешли в решительное наступление. Наша зенитно-артиллерийская дивизия в ходе наступления перенацеливалась для прикрытия войск то одной, то другой армии, в зависимости от действия авиации гитлеровцев. Наступление развивалось в ожесточенных боях, немцы упорно сопротивлялись, проявляла активность их авиация. Но сломить наступательный порыв наших войск им не удалось.
Мы, политработники, все время находились в подразделениях, с личным составом, поддерживали его словом и делом.
По мере продвижения войск напряжение возрастало. Подразделениям полка приходилось за сутки несколько раз менять огневые позиции, чтобы не отстать от наступающих войск, надежно прикрывать их. Счет сбитых в бою самолетов частями дивизии возрастал. Неоднократно вражеские летчики совершали налеты на огневые позиции батарей полков, чтобы уничтожить их.
И, к сожалению, такие атаки не обходились для нас без жертв и тяжелых потерь боевых друзей и техники. Не забыть, как в один из тяжелых дней, когда батареи полка, после перемещения, спешно заняли огневые позиции, немцы начали массированные налеты на них. Против нашей четвертой батареи «юнкерсы» и «хенкели» шли тремя эшелонами по 24 машины в каждом, волна за волной, осуществляя звездное пикирование. Бомбы рвались по всей позиции, но батарейцы не прекращали огня. Раненые не уходили от пушек и приборов. Семьдесят два бомбардировщика против одной батареи. Два «Юнкерса» были сбиты, но и батарея была подавлена. Двое убитых и четырнадцать раненых, разбиты пушки, дальномер, повреждены тягачи. Несли потери и другие подразделения.
Все это усиливало нашу ненависть к врагу, стремление еще стремительнее гнать его с родной земли. Огромное воодушевление вызвал и первый салют в Москве в честь освобождения в ходе Курской битвы городов Орел и Белгород.
Курская битва продолжалась сорок пять дней. Она завершилась сокрушительным поражением фашистов, и положило начало массового изгнания их с нашей территории.
В ходе этой битвы полками дивизии сбито 130 самолетов.
В начавшейся после Курской битвы, битве за Днепр полки дивизии успешно действовали в составе 60-й армии генерала Черняховского, освобождая территорию Украины, а с конца сентября в составе 65-й армии генерала Батова на территории Белоруссии. К тому времени я уже был парторгом полка.
Радостным, запомнившимся на всю жизнь событием для всех нас воинов дивизии было преобразование ее в гвардейскую. Как говорилось в приказе наркома обороны СССР № 289 от 29 сентября 1943 года, дивизия и ее полки преобразованы в гвардейские «за проявленную отвагу в боях за отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, героизм личного состава». Она стала именоваться - 3-й гвардейский зенитно-артиллерийский дивизион РВГК. Под гвардейскими номерами стали и ее полки.
Это преобразование личный состав воспринял не только как высокую оценку совершенных боевых дел, но и наказ и требование с еще большей самоотверженностью, стойкостью и умением уничтожать фашистов.
Под гвардейскими знаменами дивизия активно участвовала в битве за освобождение Белоруссии, в Висло-Одерской и, наконец, в Берлинской операциях в составе войск 1-го Белорусского фронта.
В тех боевых операциях я был парторгом полка, а затем помощником начальника политотдела дивизии по комсомольской работе.
Войну закончили в поверженном Берлине. Наша дивизия стала 3-й гвардейской Речицко-Бранденбурский Краснознаменной, орденов Суворова и Кутузова 2 степени зенитно-артиллерийский дивизией РВГК (Резерва Верховного Главнокомандования). Орденоносными стали и ее гвардейские полки.
Боевые традиции дивизии свято хранятся и продолжаются и ныне одной из гвардейских зенитно-ракетных частей войск ПВО страны.
И. Репин

ГАСПИТО. Ф. Р-9291. Оп. 4. Д. 38. Л. 5-16. Автограф.