Глава VIII.

В жизни каждого человека есть свой главный рубеж, с которого начинается отсчет памятного времени. Для меня таким рубежом был далекий июль 1943 года. 
Вспоминая многие эпизоды из фронтовой жизни, прежде всего представляю высоту 255,6 на Орловско-Курской дуге под городом Малоархангельском. На этой высоте располагался наблюдательный пункт командира нашего 539-го артиллерийского полка 12-й артиллерийской дивизии прорыва РВГК.
Согласно графику дежурств на девятый день боев я находился на НП дежурным медиком. Рассвет на удивление был тихий и яркий. Загадочная тишина, установившаяся с ночи, тревожила не только наши думы и сердца. «Что же произошло на передовой? - задавали мы себе вопросы, - Истощение сил противника или хитрое затишье перед новой грозной бурей?».
Рано утром на НП прибыл замполит майор Лебедев В.П. и прочитал свежее сообщение Совинформбюро под названием: «Наступление немцев в районе Курска и жулики из ставки Гитлера».
Читал замполит неторопливо, как бы вдумываясь в смысл каждой фразы. Мы с интересом обсуждали услышанное и завели разговор об открытии второго фронта.
- Когда же начнут воевать против Гитлера наши союзники? - спросил связист Переверзев.
- Жди-ожидай, когда раки на горе свистнут, - ответил ему пожилой боец-разведчик Замков.
- Да кончайте же болтать! Политики дотошные! - неожиданно гаркнул командир полка. - Всем приготовиться к бою! Фашистские танки приближаются к нашему НП.
Противник начал свою очередную атаку в направлении на Малоархангельск. Первыми приняли на себя удар воины 654-го стрелкового полка, которых поддерживали наши артиллеристы. Помогали подавлять наступающих немцев минометчики 11-й минбригады. Гитлеровцы сломили сопротивление пехотинцев и продвигались по низине, заросшей высокой травой. Виднелись одни лишь стволы танковых орудий. Вслед за танками две группы немецких автоматчиков перебежками бросились на гребень высоты.
В очень трудном положении оказался НП командира 539-го гаубичного полка.
- Ребята без паники! - спокойно проговорил полковник А.Г. Грудин и отдал приказ:
- Первому дивизиону, бронепрожигающими по танкам, огонь!
- Второму дивизиону, осколочными по пехоте врага, огонь!
А сам тем временем приник к окуляру стереотрубы и, не отрываясь, продолжал наблюдать за разрывами снарядов своих артиллеристов. Вспыхивали фашистские «тигры», как факелы. Падали убитые фрицы. Но атака противника продолжалась. Фашисты с каждой минутой вводили свежие силы и все ближе и ближе подходили к нашему НП.
Полковник Грудин по своей натуре был человеком уравновешенным и спокойным, и все-таки не выдержал на этот раз натиска врага и дрожащими губами закричал в телефонную трубку:
- Второму дивизиону убавить прицел на 200!
Ему в ответ тревожный голос ответил:
- Товарищ полковник, разрывы будут на вашем НП. Это же очень опасно!
Грудин повысил голос и со злом выпалил, как из пушки:
- Немедленно убавить прицел! Немцы уже на подходе к нашему НП!
И как-то резко, даже рывком, оторвался от телефонного аппарата и поглядел на разведчиков и связистов.
- Всем на выход! Выставить пулемет. Захватить гранаты. Вступить в бой немедленно!
Горстка отважных храбрецов выбегает из блиндажа и открывает огонь из автоматов и пулемета по ползущим немцам. Гитлеровцы падают один за другим, сраженные меткими выстрелами разведчиков. Но другие фрицы, выбегая из-за танков, продолжают продвигаться к гребню высоты.
- Бейте гадов! Пуль не жалейте! - командует лейтенант Гнездилов - начальник связи полка…А у самого все лицо в поту, в пыли и грязи. Но глаза отчаянно горят и сверкают, полные ненависти и страсти. Гнездилов похоже, был внутренне хорошо собран и трезво оценивал сложившуюся обстановку.
- Наших так не возьмешь! - крикнул лейтенант во весь голос и первым бросил гранату в подползающих фашистов.
- Вот так, получай, гад ползучий! - выругался грубыми словами в адрес немцев. Его примеру последовали и все разведчики взвода управления полка,- гранаты одна за другой полетели в наступающих фашистов.
Тревожно было на душе в эти критические минуты боя: удары снарядов, лязг танковых громад, трескотня пулеметов и автоматов, бесконечные взрывы и крики людей, - перемешалось в жуткий грохот и шум, и не казалось, что подбирается к нам неминуемая смерть!
Полковник Грудин продолжал внимательно следить за ходом боя и через каждые две-три минуты повторял команду:
- Усилить огонь по танкам!
Залпы орудий не смолкали ни на минуту. Одна «самоходка» застыла на траве на месте, вторая попыталась развернуться и удрать, но меткий огонь артиллеристов поджег и ее.
Критический момент боя требовал стойкости и мужества. И в этом наши артиллеристы всегда показывали яркий пример. В таком напряженном бою телефонная связь рвалась бесконечно. Но связисты не сходили с линии ни на единый миг. Они хорошо понимали, что телефонная связь для артиллерии - это основной нерв в организме полка, и стоит только оборвать этот нерв, как сразу же парализуется весь механизм управления боем. На линии постоянно находились сержант Дымченко и рядовой Коростылев. За их работой зорко наблюдали связисты Сидоренко и Замков. И вдруг один из них закричал:
- Товарищ лейтенант, Дымченко ранен! Просит помощи!
Я не знал, что же мне делать? Как бежать по открытому полю, когда зловещий свист пуль и вой осколков не дает возможности подняться из окопа. Но мой священный долг медика - спасать раненых - каким-то внутренним голосом диктует: «Вставай! Бегом!»
Не успел я пробежать и двадцати метров по узкой траншее, как взрывная волна шарахнула меня о стенку окопа. Ударившись о землю, я свалился с ног и почувствовал звон и боль в ушах. «Неужели контузило?» - промелькнула такая мысль в голове, и я оглянулся по сторонам. В нескольких метрах от меня клубился столб пыли и земли, и меня жутким холодом обожгло с ног до головы и ударило по сердцу резкой болью.
«Вот и конец моей жизни», - подумал я, и сам же испугался, что так нелепо подумал. Привстал на ноги и еще раз огляделся по сторонам. В десяти метрах от меня лежал сержант Дымченко, опираясь локтями о землю. Лицо и лоб у него блестели отливом жаркого пота, глаза сверкали искорками злости. А из обеих ног сочилась струйками алая кровь.
Петляя между разрывами, тащился к нам боец с носилками, пристроенными к колесам от освободившихся катушек связи.
- Вот молодец! - обрадовался я и закричал, что было силы: - Давай быстрее!
Но вряд ли он услышал мои слова, - рядом с ним разорвался снаряд и кудлатый куст разрыва накрыл бойца с головы до ног. Чуть в стороне от разрыва полз связист Коростылев, придерживая зубами левую руку, и силился подтянуть правой рукой оборванный провод, чтобы соединить порванные концы вместе.
Накладывая тугую повязку на кровоточащие раны ног сержанта Дымченко, я еще раз закричал солдату, который тащил носилки.
- Давай быстрее!
И вдруг увидел его лежащим на земле вверх лицом с широко раскрытым ртом, который застыл в гримасе болезненного крика, мне сделалось дурно: закружилась голова и помутнело в глазах. «Что такое?» - подумал я, а мысли начали хаотически горячить мозг и сердце колотиться еще чаще и громче. В теле стала ощущаться усталость и нерасторопность. Превозмогая боли в голове, я потащился за носилками. И тут меня оглушил пронзительный рев самолетов, - пронеслись на бреющем полете наши быстроходные штурмовики.
За селом взметнулись десятки огненно-дымных вихрей, и грохот бомбовых разрывов прокатился далеко за горизонт. По лощине ромбом торопились «тридцатьчетверки» и с ходу вступали в бой с немецкими танками. Грохот и лязг нарастал с каждой минутой. Ко мне подбежал связист Коростылев:
- Товарищ военфельдшер, - обратился он ко мне усталым и дрожащим голосом, - а теперь давайте перевяжем раны.
Я поглядел на него и поразился его силе и мужеству: Как это он мог тяжелораненый выполнять сложную работу связиста?
На линии связи по исправлению повреждений сновали из края в край молодые бойцы Замков и Сидоренко.
Коростылев согласился, - по моей просьбе, - отвезти на коляске - носилках в полковой медпункт раненого сержанта Дымченко. Медпункт располагался на окраине села Гриневка, в глубокой балке невдалеке от размещения наших батарей. Я опустился в траншею и возвратился на НП командира полка.
Для наступающих фашистов высота 255,6 оказалась неприступной крепостью. Бесстрашие и стойкость в этом бою проявили командир полка полковник Грудин А.Г., награжденный орденом Ленина, начальник связи полка лейтенант Гнездилов П.Н. - орденом Александра Невского. Награждены были все бойцы взвода разведки и связи, не обошли вниманием и меня - вручили орден Красной Звезды!
Вот почему для меня высота 255,6 под Малоархангельском стала в моей жизни самым главным рубежом!

Глава IХ.
После многодневных ожесточенных боев, - на тринадцатый день, - на передовой установилась непонятная неподвижность и, словно все это происходило без всякого вмешательства враждующих сторон. В те дни, навряд ли, кто из нас представлял себе картину, которая слагалась на передовых позициях других частей и подразделений. Всем хотелось знать, как идут дела у наших соседей? Раненые с интересом читали дивизионную газету «Меткий артиллерист», в которой на первой полосе рассказывалось о том, как артиллеристы соседнего полка во взаимодействии с пехотинцами обороняли западную окраину села Протасова от наступления немцев.
Газета рассказывала: «В окопах и траншеях НП командира полка находился один взвод управления. И когда фашисты подошли близко к НП, майор Н.П. Иванов не дрогнул, а принял с храбрецами- разведчиками неравный бой. Несколько часов подряд продолжалась схватка, - то в одну строну, то в другую сторону переходил перевес, но в итоге боя победу одержали мужественные артиллеристы 872-го гаубичного полка. На поле боя у села Протасова оказались подбитыми и уничтоженными 14 танков и 3 самоходных орудия врага. А с пехотой противника успешно расправились разведчики батареи управления полка, борьбу которых возглавил сам командир Николай Петрович Иванов».
Читавший газету молоденький лейтенант с гордостью заметил:
- А ведь это рассказано про наш участок боев.
Но его тут же перебил сержант раненый в ногу:
- Зато не про наш полк.
- А ты что, обижаешься? - заметил лейтенант. - Да ты пойми правильно: в такой малюзявке (так он назвал дивизионную газету «Меткий артиллерист») навряд ли расскажешь про всех! В дивизии сотни отличившихся бойцов и командиров. Надо понимать и не обижаться!
Проверяя поступивших раненых, я заметил, - на этот раз они были очень терпеливые и спокойные. «В чем дело? - размышлял сам с собой. - Почему люди так быстро привыкают ко всему необычному? А может это только так происходит на войне?».
Среди небольшой группы лежащих раненых на земле, - один был неспокоен: сидел, скрючившись, что-то бормотал неразборчиво и держался руками за голову. «Неужели контуженный?». Я подошел к нему и спросил:
- А ты чего такой хмурый? О чем грустишь?
- А зачем смех? - ответил на ломаном языке. – Эх, дохтур! Дохтур! Курсак еда хочет. Салму хочет.
Я догадался, что этот солдат по национальности - узбек.
- А что такое салма? - спросил у него рядом лежащий усатый старшина лет сорока, - А ты чи ранен, чи нет? Не бачу крови. Эх, ты салма!
- Салма - вкусный еда, - ответил узбек. - А кровь нет. Башка болит. А курсак еда хочет.
Я подошел к нему и помог подняться с земли.
- А ну-ка, пойдем со мной. Башка болит, а он молчит.
Я взял его под руку и повел в убежище. Навстречу нам повстречался санитар Токмаков И.А. Он нес полное ведро горячего чая.
- Пить буду! - закричал узбек и остановился. - Пить буду. А потом башка лечить буду!
Надо отметить, что почти две недели воины не ели как следует, а про чай уже позабыли совсем.
Правда, этот чай немножечко припахивал дымком костра. Но все равно это был настоящий крепко заваренный чай! Его охотно пили все раненые. Он, как лекарственный настой, разогревал не только тела, но и души, уставшие от тяжких и долгих боев.
В боях воины заметно грубели, а как только попадали в санчасть, сразу же расслаблялись от психического напряжения, и каждый старался излить свою душу. Многие стремились поведать о самых экстремальных моментах боя, другие вспоминали свою любимую Родину, а были и такие, которые вдавались в мечту о будущем. Легко заметить у человека настроения печали по его лицу.
Внимательно осмотрев раненых, я увидел на щеках сержанта вздрагивание синюшных пятен.
- И ты, друг мой, пойдем-ка в убежище, - сказал ему, а самому признаться, ох, как не хотелось погружаться в духоту землянки. Каждый раз, заходя туда, в лицо ударяет запахом карболки, йода и свежей крови. Лицо моментально вспыхивает, а сердце начинает колотиться отчаянно и резко, готово каждую секунду выскочить наружу.
Когда начали стаскивать с раненого гимнастерку, он болезненно - трудно захрипел. Гимнастерка не отрывалась от спины, будто приварилась к телу. Медсестра Вера закатала ее вместе с рубашкой за голову. У сержанта были пробиты обе лопатки: пуля косо вошла сбоку в одну лопатку и вышла через другую навылет, похоже, затронув позвоночник. Накладывая повязку на обширную рану, Галина Петровна спросила:
- А терпеть-то можно?
- Конечно можно.
Вера все время пристально смотрела на пульсирующие раны.
- А вы счастливчик. Отвоевались! - сказала она.
- Да разве это счастье быть искалеченным?
И тут я подумал: «Сколько же их останется калеками после войны? Наверное, большие тысячи! И все они будут всю жизнь надоедать врачам. Для медиков война никогда не окончится».
Галина Петровна закончила обработку раны и почти шепотом сказала:
- Поработайте без меня. Я пойду отдохну. Что-то плохо чувствую. Если усну, разбудите через часок, не позднее. Да-да, не позднее, - подчеркнуто сказала и направилась к выходу. Навстречу ей санитары затаскивали на носилках старшину. Раненый лежал без сознания. Гимнастерка на нем превратилась в окровавленные клочья. Кровь густо запеклась на запыленном лице. Щеки запали и побледнели. В волосах запуталась былинка травы.
- Этому немедленно противошоковую жидкость! - приказала военврач медсестре Куличенко Вере. А сама начала снова натягивать на себя медицинские доспехи - халат и шапочку.
Когда начали вводить обезболивающий раствор, я вспомнил, что новокаин уже на исходе.
- Надо бы срочно в медсанроту, кое-что получить! - доложил я военврачу.
Кстати сказать, что ПМП занимался не только оказанием экстренной помощи и своевременной отправкой раненых в тылы. А сколько дополнительных обязанностей приходилось выполнять очень скромным коллективом в лице одного врача, одного фельдшера и двух медсестер. Снабжение медикаментами и медицинским имуществом, кормить раненых, готовить лекарства, вести учет раненых, составлять донесения в штаб о работе за прошедший день. На войне часто события развивались с исключительной быстротой, - приходилось разворачиваться и сворачиваться в считанные минуты. Работа ПМП очень сложна и трудна. Возьмем такой факт: создать более или менее человеческие условия для раненого. На войне медики обязаны не только грамотно оказывать помощь пострадавшим, но также должны хорошо разбираться в том, что называется военной обстановкой и строить свою работу сообразно сложившимся обстоятельствам.
Галина Петровна продолжала осматривать тяжелораненого и вдруг, я заметил на ее лице вздрагивание мышц щек. «Почему она так волнуется?» - подумал я. И не найдя в себе ответа, начал утешать себя первыми народившимися в голове мыслями: «Да мало ли какие могут быть личные причины».
После введения обезболивающего лекарства, старшина открыл глаза и тихо простонал:
- Спасите, умираю. Детишек трое.
И как-то судорожно широко раскрытым ртом глубоко вдохнул и в какую-то неуловимую секунду - умер! А санитары занесли в убежище незнакомого майора. Он глубоко и ровно дышал, а сердце колотилось, как хорошие часы в футляре - ритмично и гулко!
Осмотрев рану на ноге, военврач определила о необходимости наложения лигатур на порванные сосуды.
- Вера! - обратилась она к медсестре. - Приготовь шприц с новокаином. Скальпель. Иглу. Жгут.
После проведения необходимых процедур по оказании врачебной помощи майор спросил:
- А как жив-то останусь?
- А вы зачем волнуетесь? С вашим сердцем можно припеваючи прожить до ста лет наверняка!
Вера по указанию врача принесла горячий чай.
- Попейте сладкого чаю, - предложила она майору. Раненый охотно выпил чай.
- Спасибо тебе, милая сестрица. А ты откуда сама-то будешь? - поинтересовался майор.
- С Урала! - с гордостью ответила Вера.
- А ты, браток откуда? - майор перевел пытливый взгляд на меня.
- Из Тамбова, - ответил я.
- А откуда же наш доктор?
- А я из Ленинграда.
- Эх, ты! Да мы же с вами - земляки! Может, когда-нибудь увидимся на Невском проспекте. Я ведь в том районе живу.
Не знаю, какие были думы у всех, а меня не покидали горячие мысли: «Эх, как хочется встретить на войне родственника или хотя бы земляка. И все это, наверное, от того, что сердце тоскливо скучает по своей милой Родине!
Сколько раз приходилось слышать из уст раненых о прошлой довоенной жизни. И хотя не все тогда было хорошо, и не всего хватало, но воспоминания всегда были как о самом большом счастье потому, что был мир, и все мы были в кругу родных и близких.
Майор внимательно смотрел на быстрые руки с длинными пальцами, в которых отмечался характер Галины Петровны, как доброго врача и специалиста-хирурга. Он, похоже, никогда еще не встречал таких быстрых и одухотворенных рук врача.
- Спасибо вам за ваше милосердие: и тебе милый доктор, и тебе, родная сестрица, и тебе дорогой братишка!
После этих высказываний майора, я вспомнил о том, что в суровом армейском быту не принято обращаться по именам, а только лишь по воинскому званию. Сдержанная лаконичность свойственна языку всех командиров и солдат. А вот врачей все воины всегда именуют милыми докторами, девушек-санинструкторов - родными сестрицами, а фельдшеров-мужчин - добрыми братишками. И это вполне оправдано, - ближе и роднее медиков на войне для раненых никого н е т!

Глава Х.
Санитарная машина торопливо отмеряла километры проселочной дороги и, как только добралась до развилки, сразу же остановилась.
- По какой поедем дальше? - спросил водитель, высунув голову из кабины.
- Давай по окольной! - посоветовал я, - меньше будет встречных.
Да и по лощине ехать безопаснее!
- Есть по окольной! - повторил сержант Волчок мое указание, и послушная «санитарка» набрала скорость в направлении на деревню Малые Плотки, где располагалась медсанрота нашей дивизии.
Миша Волчок - веселый сибирячек, - так его называли девчата полкового медпункта, - любил в дороге петь. И на этот раз, чтобы не скучать в пути, он запел свою любимую песню:
- «Эх, дорожка фронтовая,
Не страшна нам бомбежка любая,
Помирать нам рановато,
Есть у нас еще дома дела!».
- Помирать нам рановато, - повторил слова песни раненый в ногу, что лежал на носилках у самого борта кузова, но петь дальше почему-то не стал.
- Эх, братцы славяне, - обратился он к сострадальцам, - теперь бы закурить.
- Ну, что ж, давайте покурим! - ответил я и достал из кармана цветастый кисет с махоркой.
- Бери, папаша, - протянул я ему кисет. - Закуривай. Табачок - крепочок. Махорка знатная. Земляки прислали, моршанская!
- Попробуем, что за крепочок? - Прохрипел он простуженным голосом, - А какой я тебе па-па-ша? Я ведь с десятого года. А ты, доктор, вроде еще пацан?
- А я с двадцать третьего. Мне и двадцати нет.
- Да-а, дела-а-а! - задумался раненый и еще разок глубоко затянулся дымком махорки, - Вам-то, мальчишкам, легче воевать. Жены нет. Детей нет. Да и своего гнезда горбом нажитого тоже нет. А тут, как вспомнишь своих деток…Раненый закашлялся и не сумел что-то договорить до конца.
- Кончай дымить, - сердито простонал раненый в грудь, - И так дышать
нечем, - жара-жарище мучит, а он дымит, как из трубы.
И чуть помолчав, спросил у меня дать что-нибудь от боли:
- Всю грудь разрывает на куски! Что-то горит! Горит внутри!
Я достал из санитарной сумки обезболивающее лекарство и хотел подать раненому, как вдруг машина резко дернулась, и я ударился головой о кабину.
- Ты что очумел что ли? - закричал я шоферу.
- Потише! Потише! - завопили больные в один голос.
Но Миша Волчок не обращал никакого внимания на мои замечания и стоны раненых, и продолжал скакать по неровной лощине, высунув голову из кабины.
- Летят сволочи! - выругался он в адрес фашистских летчиков. Куда-то опять летят, паразиты!
Немецкие истребители стремительно пронеслись над посадками деревьев, и ушли в сторону большака, по которому вереницей двигались к передовой груженые снарядами и продовольствием машины. Наша «санитарка» снова дернулась и запрыгала по кочковатой дороге. Миша Волчок не то, чтобы проговорил, а почти прокричал во весь голос:
- Держитесь, братцы! Жму на всю железку! Вот он гад проклятый уже близко!
Юркий «мессершмитт» развернулся под крутым углом и пошел в пике навстречу «санитарке». Волчок заметил маневр фашиста, и моментально затормозил машину, - разрывные пули в пяти-шести метрах впереди «санитарки» заплясали змейкой на дороге.
- Вот гад, что делает. И красные кресты не признает!
Волчок не хуже других понимал, что для фашистов не существует человеческих правил, - не обстреливать санитарных машин. Он также знал и то, что фашистам безразлично кого убивать, - раненых иль не раненых!
Колонна машин и танков, что двигались навстречу нам по большаку, ушли далеко за пригорок, - ближе к передовой. И этот «мессер», похоже, вдарился за ними и исчез из нашего поля зрения.
По затаенным улыбкам на лицах раненых можно было прочитать их успокоение тем, что опасность миновала, и в подтверждение этому Миша Волчок снова запел свою любимую песню: «Эх, дорожка, фронтовая».
Никто из нас, не думал - не гадал, что из-за густых придорожных посадок выскочит на бреющем полете очередной «мессершмитт» и прожжет нашу «санитарку» пулеметной очередью. Мотор машины сразу же вспыхнул, и начал бурно гореть, захватывая в огонь и борты машины. Раненый лейтенант, что сидел в кабине, уткнулся щекой в смотровое стекло, а Миша Волчок уронил голову на баранку руля.
Я, недолго раздумывая, подал команду раненым:
- А ну-ка, быстрее, кто как может, выбирайтесь на землю!
Я сам принялся вытаскивать носилки с раненым в грудную клетку. Сержант с переломом ног вывалился из кузова первым. За ним последовали падать и другие, как снопы с повозки.
Превозмогая боли в ноге, я во всю силу упирался вытаскивать раненого в живот.
- Доктор! - волнующим голосом заметил он, - У вас кровь свищет из ноги!
Машина уже полностью была объята пламенем, и в этом зловещем огне сгорали шофер и лейтенант. Много пришлось повидать за две недели ожесточенных боев на Курской дуге самых различных мук и страданий искалеченных ребят, и мне казалось, что все это должно было закалить во мне психику и волю, и я тогда даже был уверен: ничего уже не сможет вышибить меня из колеи уравновешенности. Но что это было не так, я понял только сейчас, когда был и сам тяжело ранен.
Свалившись на землю, я разорвал штанину, оголил ногу и туго перевязал рану стерильным бинтом. «Что же делать дальше?» - пронеслось у меня в голове: - Что же делать?
- Не волнуйтесь, друзья! - сказал раненым, - Все будет хорошо! До медсанроты недалеко. Как-нибудь доберусь!
Сознательно напрягаю мышцы тела и, поднимаясь на ноги, делаю первый шаг вперед. Но не тут-то было! Как только наступил раненой ногой на землю, ее моментально, словно током, пронизало жгучей болью и сковало, как будто зажало в тугие тиски. В голове снова завертелись картины случившейся беды, и какая-то огромная боль сдавила сердце. «Что такое? - затревожился я, - Почему так случилось? Где же она «эта передовая» на войне?»
Несколько коротких минут валяюсь на дороге, накладываю жгут чуть повыше колена, чтобы остановить кровотечение. Затем поднимаюсь на ноги и медленно, но вполне упорно, двигаюсь вперед. Мучительная боль снова сковывает мышцы и не дает ходу, но я насильно упираюсь на здоровую ногу, раскидываю руки по сторонам, как птица крылья для опоры, чтобы не потерять равновесие, и шаг за шагом стараюсь продвигаться дальше.
Горячий воздух сушит губы, - начинает мой организм мучить жажда. В горле встал шершавый комок, и я стараюсь выпершить его, но никак не могу! Во рту появилась резкая сухость, до безумия захотелось пить! В душе отчаянно буянит предчувствие недоброго и говорит о том, что я могу погибнуть среди вот этого безымянного поля.
На войне нередко бывало и так, что душа твоя внутренним зрением предвидела твое близкое время. Так было и на этот раз: с утра что-то тревожило душу, а что именно догадался лишь сейчас, когда был ранен.
Хотя и медленно, но я старался идти вперед. Передвигаться было очень трудно, - ныла каждая клеточка, каждая жилочка в раненой ноге.
Как медик, я хорошо понимал, что питание клеток мышц ноги прекращается, - жгут резко сдавливает сосуды.
«Что же делать?». Если освободить жгут, снова откроется кровотечение. А это значит, начнется дальнейшая потеря крови. А ведь большая потеря крови вызывает шок и наступает серьезная опасность для жизни. Что же делать? Если отпустить жгут, надо создать покой ноге. А ведь мне надо торопиться в медсанроту, - мои друзья ждут помощи! Что же делать? Если продолжать сдавливать сосуды, может наступить омертвление тканей, и ты наверняка останешься без ноги!
«Надо торопиться! Скорей в медсанроту!» - подаю сам себе команду. Легко было сказать: - Надо торопиться! Но как было торопиться, если раненая нога не хотела подчиняться моей воле. Заставить себя расслабить сведенные судорогами мышцы ноги становилось неподвластным моему рассудку. Во всем теле появилась слабость, и стоило прикрыть глаза, сразу же проваливался в темную бездну и уходил в сонное забытье. Я старался в эти минуты во что бы то ни стало не закрывать веки глаз и глядеть в синюю даль иль в высокое небо, где сгущались серые тучи и плыли строго на запад, откуда доносился приглушенный грохот задымленной и истекающей кровью передовой линии войны. Но я почему-то безвольно закрывал глаза и тут же снова их открывал, боясь уйти в бессознательное состояние. Я старался поднимать голову кверху, в высокое бескрайнее небо. А небо надо мной то вдруг вспыхивало ярким светом, то снова затухало и хмурилось. Эти ритмические чередования света и тьмы начинали так же действовать усыпляюще, и тогда я старался двигать глазами из стороны в сторону, боясь увидеть жуткую тьму и уйти в нее навсегда!
- Держись! Держись! - диктовал я сам себе и тут же вспоминал слова замполита полка майора Лебедева: «Движение - это борьба. Иди и не останавливайся».
Он часто рассказывал мне, как ему пришлось в начале войны тяжелораненому пробираться по лесам Белоруссии из окружения несколько дней подряд. Я повторял слова майора Лебедева: «Движение - это борьба» и старался ползти, превозмогая боли и усталость в теле. Прополз с трудом еще несколько метров, и ногу снова сковала судорожная боль. Перед глазами опять замелькали попеременно и свет и тьма.
«Неужели все? Неужели конец?» - в голове хаотически блуждали мысли, и я насильно заставлял себя думать об оставшихся без присмотра и помощи раненых у сгоревшей машины. От сознания беспомощности в груди тоскливо сжималось сердце. На смену этих дум наплывали воспоминания о доме, и мне становилось жаль самого себя и не потому, что страшно умирать, а оттого, что об этом не узнает ни мама, ни мои друзья-однополчане. Я продолжаю кувыркаться с боку на бок, не обращая никакого внимания на мучительные боли, лишь бы только двигаться, вперед! «Будь что будет! Только вперед!» - заставляю себя еще активнее кувыркаться с боку на бок.
Перед мысленным взором почему-то встают картины из моего сельского детства, - ребятишки «скачут» друг за другом и с криком «ура» - играют в армию «чапаевцев». Как просто и легко было играть в «чапаевцев», и как невыносимо трудно быть на кровавой настоящей войне!
Но я продолжаю уже через силу двигаться, - то ползком, то кувырком, лишь бы поскорее добраться до нашей медсанроты. Но тут как назло в глазах опять начинает темнеть, и усталые веки липко сжимаются, а в уме простирается волнистое поле, густо усеянное красными и белыми розами. Они шевелятся на горячем ветру строго в одну сторону, - в сторону заходящего солнца. Я с большим усилием раскрываю тяжелые веки и опять вижу перед собой, - в серых и черных тучах задымленное небо. «Что за бред?» - упрямо всматриваюсь вдаль и вижу у самой дороге небольшое одинокое деревце. От радости, что увидел белую березку, я машинально закричал:
- Люди, где вы-ы-ы?
И тут, как-то сам по себе народился в уме план дальнейших действий. «Вот доберусь до березки, - отломаю сучок. А с опорой намного легче и быстрее идти». «Надо торопиться!» - приказываю себе и, как подбитая птица, на одной ноге прыгаю с места на место, медленно, но упорно приближаясь к дереву.
Не помню теперь и не знаю, долго ли я тащился до березки, что стояла на самом перевале дороги, но как только добрался до дерева, сразу же бросился обнимать и целовать, как лучшего друга.
У березки была очень нежная молодая кора. Потрогав ее усталыми руками, я вспомнил про такие же молоденькие березки у родного дома, что посадил в раннем детстве, вместе с отцом.
Легкий ветерок тихонечко шевелил листву. Посмотрел я на верхушку березки и подумал: «Какими волшебными свойствами одарила ее природа: светиться неугасимым белым излучением. Я смотрел и любовался молодой березкой, а на мои воспаленные губы падали капли влаги с ее зеленых веток. Присмотрелся к березке и заметил еще несколько падающих точек от пораненного сучка, что свисал надо мной так низко и касался моей головы. «А ведь это слезится перебитая ветка», - догадался я и ухватился обеими руками за этот сучок. Прозрачные капли ритмично падали одна за другой, обжигая мои воспаленные губы, которые жаждали любой прохлады.
Передохнув несколько коротких минут, отломал пораненный сучок и, опираясь на него, потащился по пыльной дороге, - уже под горку, к деревне Малые Плотки, до которой оставалось как говорится «подать рукой».
В палатке сортировочного отделения 538-й отдельной медсанроты негде было ступить, - по всем сторонам тесно лежали и сидели раненые прямо на земле. Многие дремали, некоторые требовали немедленной помощи, отдельные скрежетали зубами, терпеливо пересиливая боли, а один даже подавал команду:
- Огонь! Во-о-о, зараза что делает. Огонь!
И я невольно подумал: «И тут продолжается бой».
Военврач Макаров, которого я сразу же узнал, - осматривал тяжелораненого в живот.
- Ой, больно! - стонал он и корчился от болей.
А разве мне было не больно? Мышцы раненной ноги, словно сжимало тисками, и каждая жилочка готова была разорваться на самые мелкие кусочки.
- Доктор! - закричал и я во весь голос. - Помогите!
Военврач продолжал осматривать раненого в живот.
- Доктор Макаров! - повторил я его фамилию, чтобы он как можно скорее обратил внимание на меня.
На мой возглас мольбы и просьбы, старший лейтенант медицинской службы, словно от испуга, резко повернулся ко мне лицом и спросил:
- А вам что надобно?
Он, похоже, не узнал меня, и я повторил его фамилию и имя: -
Дорогой Михаил Дмитриевич, да неужели вы меня забыли? Фельдшер я из 539-го гаубичного полка.
Военврач Макаров хорошо знал меня, - еще зимой сорок второго мы познакомились с ним в Чебаркульских лагерях при формировании 12-й артиллерийской дивизии прорыва.
Доктор Макаров подошел ко мне, обнял меня и взволнованно спросил:
- Что случилось? Почему ты такой бледный? На тебе лица нет!
Вместо ответа я показал рукой на окровавленную правую ногу. Военврач поглядел на мое лицо и похоже уловил гримасы тревоги и беспокойства.
- А ты не волнуйся, - он по-дружески похлопал мне по плечу, - и стал тихим голосом утешать: - И сильно резко не горюй! Сделаем все, что требуется. А за раненых, оставленных в поле, не беспокойся! Сейчас же пошлем за ними машину.
Военврач говорил неторопливо, и все время смотрел на меня. Что он читал на моем лице, - я не знаю. Но по его сияющим глазам можно было догадаться, что и он чем-то опечален. Военврач еще раз поглядел на мою окровавленную ногу и спросил:
- А как же ты добирался с такой искалеченной ногой? И долго не раздумывая, - то ли приказал, то ли попросил, чтобы я забирался на его спину «верхом». Я охотно выполнил его указания, и он торопливо потащил меня в соседнюю операционную палатку.
- Принимать тебя будет заведующая отделением, доктор Луппова.
Я обрадовался, что именно она будет осматривать и оказывать помощь.
Заведующую хирургическим отделением медсанроты 12-го АД медики уважали за ее требовательность в работе. На совещаниях она любила твердить о том, что медики передовых медпунктов должны оказывать помощь грамотно, - прежде всего, уметь быстро выводить раненых из шокового состояния, останавливать кровотечения и даже применять вагосимпатические блокады, - введение новокаина в нервные пучки и сплетения, при обширных ранениях грудной клетки и живота. Доктор Луппова не терпела никаких ошибок в работе, - она считала дальнейший исход раненого, зависит от первичной помощи…
Когда меня уложили на операционный стол, я прежде всего попросил у доктора дать что-нибудь от боли.
Мария Васильевна резко подняла брови и пытливым взглядом посмотрела на меня:
- А ты не волнуйся! Разберемся во всем и сделаем все необходимое!
Она взяла мою руку и начала проверять напряжение пульса.
- А пульс у вас превосходный! Прямо скажу, - же-лез-ный!
В ее преувеличенном определении я угадал желание доктора подбодрить меня и поднять мое упадшее настроение. Но как можно изменить настроение, если судорожная боль не стихает, а с каждой минутой усиливается и нарастает. Я только теперь понял, что адские боли имеют свои повадки: изматывать в человеке его последние силы и волю. Будь ты хоть богатырского телосложения, - все равно становишься капризным и даже плаксивым, как малый ребенок. В эти минуты начинаешь говорить языком обиженного малыша или чувствительной старушки.
- Милый доктор! Добрый доктор! Родненький доктор!...
В операционной стояла, если можно так выразиться, - «медицинская» тишина. Где-то отчетливо и ритмично отстукивал электромотор, и слышались разговоры людей около палатки. Я лежал на столе с приподнятым изголовьем и внимательно наблюдал за ходом работы хирурга и ее помощников - медсестер.
Мария Васильевна осторожно прощупала мышцы вокруг раны.
- И где же это тебя так угораздило? - спросила она.
Я подробно рассказал, как напали на нас немецкие «ройберы» - подожгли санитарную машину, и тяжело ранило меня, и убило шофера.
- Да-а-а! Это действительно бе-да-а! - членораздельно произнесла она эту фразу и спросила: - А что же ты не наложил шину? Ведь ты же знаешь, что пораженные мышцы и сосуды требуют по-ко-я!
Хочу признаться: я совершенно не слушал ее моралистку, а смотрел на обширную рану, которая в раздутом и напряженном массиве мышц кроваво зияла, и в ней рыжел живой и вздрагивающий сгусток крови.
Мария Васильевна осторожно придавила пинцетом этот сгусток и из него брызнула упругая струйка крови, - на белоснежном халате хирурга вспыхнули пунктиром маленькие красные точечки.
- Срочно салфетку! - приказала она своей помощнице.
Промокнув рану салфеткой, доктор «носиками» пинцета зажала порванный сосуд.
- А теперь подать шприц с новокаином. Будем блокировать рану. Придется накладывать лигатуру, - рассуждала она вслух, видимо для того, чтобы ее помощники знали, что необходимо приготовить военврачу для дальнейшей работы.
Мария Васильевна приняла от Вали Черноглазовой шприц.
- Вот так-то оно бывает на войне, - военврач продолжала мыслить вслух, - и всего-то повреждена тоненькая жилочка, а как она сви-щет! Через такие вот щелочки и убегает жизнь из тела раненых.
Говорила она тихо и неторопливо, и похоже было, говорила она не раненому, а своим помощницам, - медсестрам Вале Черноглазой и Наде Беленькой. Это так окрестил я их, не зная фамилии.
Пока Мария Васильевна делала уколы и перевязывала порванный сосуд, я не спускал с ее усталого лица мой любопытный взгляд. От ее стройной фигуры и доброго лица веяло чем-то теплым и домашним, у нее были смуглые и сильные руки. Глаза смотрели проникновенно глубоко, вроде бы они умели видеть что-то внутри человека.
Наложив лигатуру, Мария Васильевна о чем-то глубоко задумалась и тут же спросила у девчат:
- А как у нас насчет донорской крови?
Медсестры переглянулись между собой, и оба внимательно уставились глазами на меня. Одна из них, - Беленькая Надя, словно встрепенулась от какого-то забытья, очень тихой скороговоркой проговорила:
- Доктор! Мария Васильевна! Возьмите у меня! У меня первая группа!
Перед глазами ярко горела электрическая лампочка. Передо мной стояла симпатичная молоденькая сестричка. На ней красиво опоясывал талию белоснежный халат, на голове короной аккуратно сидела белая шапочка. На лице, закрывая нос и рот, находилась белая марлевая повязка, и вдруг, мне показалось, что передо мной стоит не просто медичка в белом одеянии, а сошедший с небес мой ангел-спаситель.
«Откуда она взялась такая тихая и воздушная? - подумал я и спросил: - А что же вы будете со мной делать?». Беленькая Надя пододвинула второй стол к моему столу и по команде военврача забралась на него.
Прямое переливание крови продолжалось не очень долго. Кроме донорской крови перелили еще полтора литра кровезаменителей. После проведения необходимых процедур, военврач Луппова еще раз прощупала вокруг раны одутловатые мышцы ноги и предложила мне полежать на столе. На лице Марии Васильевны, как в зеркале, отражалась ее душа, - она была чем-то глубоко обеспокоена и опечалена. Потом я узнал от девчат, что у нее случилось непредвиденная беда: на операционном столе скончался знакомый капитан от большой потери крови. Его доставили с передовой в шоковом состоянии и почти обескровленного. Она, похоже, продолжала терзаться от этих внезапно нахлынувших переживаний.
«Такая уж наша медицинская работа, - подумал я, - Хочешь - не хочешь, а выкладывайся весь целиком. Отдавай все свои силы, а также и боль души…».
Доктор Луппова продолжала о чем-то думать, и только после некоторого молчания спросила:
- А как там, в полку поживает моя подружка Галина Шевырева? Ведь у нее часто обостряется гастрит.
Я, совершенно не задумываясь над ответом, выпалил, как из пушки.:
- А болеть-то нам и некогда!
- Да-а! - В подтверждение моих слов повторила она: - А болеть-то нам и действительно некогда! Работы хватает и днем, и ночью.
Медсестра Валя Черноглазая продолжала накладывать на рану дополнительную повязку, а Надя Беленькая, мой ангел-спаситель - низко наклонилась надо мной и неожиданно для меня осторожно чмокнула в мои одутловатые и шершавые губы:
- Будь счастлив, коллега! - Тихо улыбнулась и еще раз поцеловала. - Помни меня и знай, что тебе перелили мою спасительную кровь. А этот поцелуй, считай, как служебный!
И тут у меня само по себе вырвалось с языка:
- А разве такой поцелуй бывает?
- Да-да, - утверждающе ответила она, - у нас, у медиков бывает. Он и дух прибавляет. И даже исцеляет от смерти.
Военврач Луппова смотрела на меня и медсестер, неторопливо сбрасывая с себя медицинские доспехи, - белую косынку и халат.
- А не пора ли нам, милые девочки, хоть немножечко что-нибудь перекусить?
- Да отдохнуть бы не помешало, - вставила свое мнение Валя Черноглазая, - все говорят, что солдаты после боя отдыхают. А мы…
Валя не успела что-то договорить, как ее перебила доктор Луппова:
- А мы тоже - солдаты, И мы тоже - в бою. Но только мы - солдаты другого профиля. И мы… Заведующая хирургическим отделением МСР роты вдруг запнулась на этом слове, - в операционную палату ввалился помощник начальника медслужбы дивизии Вася Шерстюк и доложил:
- Товарищ капитан, получен приказ: немедленно свернуть первую операционную. Переезжаем на новые рубежи! Наши войска успешно прорвали оборону противника в районе города Малоархангельска и двинулись в наступление на город Орел!

[…]**. Читателя безусловно заинтересует и дальнейшая судьба моих коллег-медиков 539-го гаубичного полка.
Галина Петровна Шевырева, испытавшая тяготы войны до ее победного конца, долгое время помогала исцелять военные раны фронтовикам, работая в военном госпитале в Ленинграде. Но никогда ее не удовлетворяли достигнутые ею результаты работы. В 1956 году она поступила в Ленинградский научно-исследовательский нейрохирургический институт имени Поленова. А через десять лет, работая там же, защитила диссертацию на степень кандидата медицинских наук. Ею написано и опубликовано свыше пятьдесят научных работ.
«Наша Маша» - медсестра Мария Лукъяновна Юнакова - погибла смертью храбрых в боях на Днепре осенью 1943 года в районе города Лоева.
Санинструктор Вера Куличенко прошла войну благополучно и после Победы возвратилась на родной Урал.
Я всю жизнь работал фельдшером в сельской участковой больнице.
Сейчас на пенсии.
Хочу признаться: мои воспоминания навряд ли были бы задуманы, а тем более написаны, если б я не имел такие важные документы, как письменные воспоминания моих однополчан о боях на Орловско-Курской дуге летом 1943 года, и наши многократные встречи с моими коллегами-медиками, бывшим военврачом Шевыревой Г.П., с санинструкторами полка Валей Висун, Аней Черкашиной.
Спасибо им за помощь в написании моих воспоминаний о работе полкового медпункта 539-го артполка 12-й АД прорыва РВГК.
Михаил Репин

ГАСПИТО. Ф. Р-9349. Оп. 1. Д. 14. Л. 4-80, 87. Подлинник.
_______________________________
* Опущена вступительная часть воспоминаний «От автора».
** То же воспоминания о поездке М.И. Репина в г. Малоархангельск на встречу с ветеранами 539-го гаубичного полка в 1988 г.