№ 1
Из воспоминаний В.М. Семичевой, первого секретаря Тамбовского обкома ВЛКСМ в 1942-1943 гг., о работе в годы войны
29 апреля 1985 г.

Среди членов пленума ОК в 1943 г. были почти одни девушки. Это секретари ОК, ГК и РК: Валя Губарева – секретарь ОК по кадрам, секретарь Моршанского ГК ВЛКСМ Саша Скачкова, Данилкина Аня – секретарь ОК по школам. Все остальные славные девушки – секретари РК, ГК комсомола, вероятно, и работники ОК. Теперь не помню, хотя лица их не забыла!

Все эти девушки пришли на комсомольскую работу из числа учителей школ. Им не хватало жизненного опыта, политической и идейной зрелости. Но призыв партии «Все для фронта, все для победы!» был понятен всем и каждому. Мы все были относительно молоды. Мне было 23 г., Ане Данилкиной, наверное, и того меньше, но все работали, я бы сказала, вдохновенно, самоотверженно. Над всеми довлело чувство долга перед Родиной, перед близкими, ушедшими на фронт.

Мой брат Василий Семичев – рабочий вагонорем[онтного] з[аво]да, комсомолец, был влюблен в Красную конницу. На имя Ворошилова К.Е. написал письмо с просьбой направить его в конную армию. Просьба б[ыла] выполнена. Он был зачислен в Тамбов[ское] кавучилище, а в 1942 г. уже погиб. Пропал без вести. И так почти у всех девушек-райкомовок. У кого отец, у кого брат. Горе у всего народа нашей Родины было одно и ответственность перед ней тоже одна.

Комсомольские организации, как и партийные, численно уменьшились. Нередко проводили на местах не изолированные партийные и КСМ собрания, а совместные. Часто открытые. И это понятно. На них до всех доводилось слово партии о положении на фронтах, о трудовых успехах нашего народа, о необходимости во имя Победы работать, не покладая рук. И слово партии трудящиеся встречали с пониманием.

Видели ли вы когда-нибудь хлеб, который ели женщины, старики, дети в деревне? Он был зеленый, т.к. был на 1/2 или на 3/4 с лебедой. А видели ли вы, чтобы за сохой шел пахарь 7-8 лет? А я видела. Один мальчик приладил к ручке сохи самодельную вертушку. Он пахал, а глаза смотрели на игрушку. А разве на заводах не были подростки по 15-16 лет?!

Ведь неслучайно в эти годы обком партии и обком комсомола работали с 10 ч. утра и без перерыва до 4 часов утра. Связь с молодежью держали все время. Обком не пустовал. Он очень старался выполнять роль комсомольского штаба. Наверное, нам не все удавалось, но мы не бездействовали.

Хочу подчеркнуть, что обком ВЛКСМ все время чувствовал поддержку со стороны обкома партии. Время было оч[ень] трудное. Немцы были под Воронежем, очень близко к границам нашей области. В 1942 г. немцы не однажды бомбили Тамбов, Мичуринск – крупные ж.-д. узлы, через которые шли непрерывно эшелоны на фронт. Опасность прорыва, вероятно, была оч[ень] велика, т.к. ЦК ВЛКСМ утвердил меня секретарем подпольного ОК, и я немало поездила (вернее, походила по 30-35 км) по районам, создавала, подбирала молодежь для подпольной работы. Не знаю, как бы мы проявили себя в подполье, но, несомненно, не бездействовали бы.

Однако в к[онце] 1942 г. фронт стабилизировался, а затем Кр. Армия и разгромила полчища фашистов. И трудящиеся области получили возможность работать более спокойно. Но война – война.

Города и особенно деревни обезлюдели, поэтому трудовой мобилизации подлежали учащиеся старших классов и все женщины-домохозяйки, не имевшие маленьких детей. С 1943 г. обком ВЛКСМ принимал непосредственное участие в отборе молодежи, которая направлялась для восстановления районов, освобожденных от фаш[истск]ой оккупации.

Много усилий было приложено в 1941-1942 по трудоустройству и определению на квартиры эвакуированных с зап[адных] районов СССР. Это были граждане из Белоруссии, Зап[адной] Украины и Зап[адной] Белоруссии. В Тамбов были привезены дети, потерявшие родителей при отступлении, эвакуации. Обком, РК и ГК ВЛКСМ участвовали в распределении их среди населения, среди жителей, желавших усыновить детишек. И позже не раз комсомольские работники навещали эти семьи, проверяли, как живут эти дети. Много внимания уделяла им Данилкина Аня. Надо сказать, она отличалась деловитостью, уверенностью. Она, по-моему, до ОК работала тоже учительницей и имела драгоценные качества педагога, воспитателя.

По вопросам трудоустройства эвакуированных работали все, но надо отметить особо зав. отделом крестьянской молодежи обкома комсомола Золотухина. Это был зрелый, умный паренек. Вскоре его взяли помощником 1-[го] секретаря ОК ВКП(б). После войны он работал первым секретарем, кажется, Краснодарского крайкома партии, а затем в Москве в гос. аппарате. Большим авторитетом пользовалась секретарь Моршанского ГК ВЛКСМ Саша Скачкова. Сейчас она тяжело больна, почти потеряла зрение. И неплохо было бы ее поздравить и сказать спасибо за самоотверженный труд. Я убеждена, что это одна из лучших комсомольских работников в годы Великой Отечественной войны. Это зрелый, умный, политически активный коммунист. Может быть, ей, ветерану комсомола, нужна помощь?

Горкомы и райкомы комсомола оказали существенную помощь по сбору подарков для фронта, особенно для бойцов Тамбовской дивизии. Она сражалась под Курском (это, наверное, Брянский фронт). В дивизию отправлялись не однажды делегации трудящихся области, была и я в одной из них в 1943 г. (вскоре после освобождения Курска).

Комсомольские организации были инициаторами переписки с фронтовиками. Письма, фотографии вкладывались в посылки (теплые носки, варежки, махорка и т.д.), и сама я воочию видела, как бойцы радовались этим письмам, которые подбадривали бойцов, вдохновляли их на бой.

Надо сказать, и с фронта письма также шли лавиной, особенно после телеграммы И.В. Сталина в адрес ОК ВЛКСМ с благодарностью комсомольцам, молодежи области за собранные деньги, за помощь фронту. Обком ВКП(б) принял решение письма опубликовать: часть – на страницах «Тамбовской правды», а затем издать сборником. Такой сборник я подарила 1-[му] секретарю ОК ВЛКСМ в день празднования 50-летия ВЛКСМ. Куда были сданы остальные письма? Они д[олжны] быть в партархиве в фондах ОК ВКП(б), ОК ВЛКСМ и газеты «Тамбовской правды».

Хотелось бы еще отметить следующее. Нам, молодым комсомольским работникам, оказывали существенную помощь партийные органы – ОК, РК и ГК партии, парткомы крупных предприятий. В то же время, несомненно, партийная организация области опиралась в своей работе и на молодежную инициативу, почин, самоотверженный труд юных тружеников. Обком ВЛКСМ совместно с облвоенкоматом не только отобрал значительную группу молодежи на строительство оборонительных рубежей под Воронежем, в партизанские бригады Белоруссии, но и в формировавшиеся тогда в воздушно-десантные группы под Сталинград. Надо отметить, что это была нелегкая работа. Обком не имел транспорта и до районов приходилось добираться пешком, да и беседы шли, главным образом, с теми, кто уже повоевал, был ранен и мечтал об отдыхе.

И последнее. Поскольку зерно, картофель область сдавала в госпоставки, то комсомольцы к весне 1943 г. собирали по селам глазки от картофеля для посадки, удобрение по дворам (золу, куриный помет).

И, наконец, тамбовские трудящиеся, как известно, на свои сбережения купили у государства танки для танковой колонны «Тамбовский колхозник». А воевали на них наши комсомольцы, молодежь.

ГАСПИТО. Ф. 9019. Оп. 1. Д. 1659. Л. 3-7 об. Автограф.

Сборник «Письма с фронта» вышел в свет в феврале 1943 в изд-ве «Тамбовская правда». В него было включено 254 приветственных (благодарственных) письма фронтовиков, направленных в адрес обкомов партии и комсомола, облисполкома, редакции газеты «Тамбовская правда» в конце 1942-начале 1943 в ответ на патриот. почин тамбовских колхозников по сбору средств на стр-во танк. колонны.

В 2005 издан сборник «Письма Великой Отечественной» (из фондов ГУ «ГАСПИТО»).

№ 2
Из воспоминаний И.Л. Ворониной, 1916 года рождения, жительницы с. Отхожее Ржаксинского района
1992 г.

[…]*. Войну встретили утром 22 июня. Из военкомата прискакал человек на лошади, привез повестки. У мужа была бронь, но в конце 1941 г. сняли бронь с 30 % служащих железной дороги, и его забрали на фронт. Осталась с маленькой дочкой и старыми матерью и отцом.

В колхозе на трудодни или давали в молотьбу по 100 грамм, или писали по 30 грамм на трудодни на весь год. От нужды пошла работать на железную дорогу. Работали там почти одни женщины. Зимой меняли шпалы, потому что много поездов проходило, выставляли щиты для защиты путей от снега. За работу платили 30-40 рублей в месяц, а в колхозе не платили – раздавали займы. Налог все равно требовали: коровы нет, а масло давай, кур нет, а 70 яиц в год давай, мяса 40 кг в год отдай. Весной опять шла в колхоз: можно было хоть как-то принести в дом немного зерна, каждый день по несколько колосков. 17 июня 1943 г. товарищ мужа прислал письмо, сожалел о смерти Павла Никитича. Он был ранен в бою у д. Ракитино Смоленской области, умер в госпитале. Похоронка пришла позже.

Так и работала. День Победы встретила 9 мая утром. Соседка Василиса (ее мужа тоже убили) позвала с собой на митинг, который организовали у сельсовета, но я отказалась, сказав, что «ни твоего, ни моего мужа нет, и веселиться нам нечего».

Сразу после войны с Германией в колхоз пришли займы – по 100 рублей на каждый двор. Платить было нечем, и меня и еще человек 10 вызвали в сельсовет, сказали, что если не заплатим, поведут по селу позорить. На следующий день 5 сельсоветских исполнителей повели нас, четырех баб, за которых некому было вступиться по селу. Хорошо, что в этот день заехал брат, майор, по пути на японский фронт. Он начал стыдить исполнителей: «Вы еще доску им на шею повесьте и напишите «Изменники Родины»! Исполнители стушевались и отпустили нас.

Колхоз держался на одних бабах. Бабы и пахали, и сеяли, и убирали, а председатель, бригадиры, агрономы – здоровые мужики – только ходили и командовали.  

Личный архив В.Л. Дьячкова. Фонозапись.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные годы.

№ 3
Из воспоминаний К.М. Михайловой, 1919 года рождения, жительницы с. Саюкино Рассказовского района*
1994 г.

[…]**. Узнала о войне из объявления по радио. Узнали – все кричали.

Во время войны работала также на торфу. Работали в 4 смены: первая смена – с 2 ночи до 8 утра, вторая – с 8 утра до 12, третья – с 12 до 16, четвертая – с 16 до 23.

В бараках жили по 35 человек. Женщины и мужчины отдельно. В войну работали практически одни женщины.

Торф добывали так: была большая машина, по бокам – элеватор, люди туда кидают торф. Был ролик, из которого шла масса. Секач рассекал ее. Отсеченные доски клали на вагоны и куда-то отправляли. Торфом топили фабрики. Рабочая одежда – бахилы, лапти, рукавицы. Своя одежда – полудубленки.

После смены ходили в столовую. Одна соседка сочинила даже стишок:

От столовой до столовой
Только ходу пять минут,
А в столовой – суп перловый,
И по часу его ждут.

Основная еда в столовой – перловка, суп-рассольник, на второе – вареная свекла. Ели также купыри. Недалеко был магазин, но брать еду было не на что, покупали только хлеб.

Во время войны на торфоразработке было много военнопленных. В основном, это были французы – около 700 человек. Они тоже работали на торфу. С русскими отношения были хорошие. Любовных связей не было, но французы заигрывали с нами. Вообще, девушек они называли «панинкой», а меня – Клашагон. Французы приглашали нас на обед, но когда мы увидели, что они варили себе щи с лягушками и щавелем, то сразу отказались. Много французов умерло от голода прямо у нас на глазах. Когда война кончилась, их куда-то угнали.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Запись произведена Н. Бузановой.
** Опущены воспоминания о жизни в довоенные годы.


№ 4
Из воспоминаний З.П. Павловой , 1919 года рождения, жительницы с. Чернавка Инжавинского района
15 апреля 1996 г.

[…]*. Все было бы хорошо, но в 1941 году началась проклятая война. С первых же дней войны мужа призвали в армию, и я с малолетней дочкой перешла жить к своим родителям. Папа Никишин Петр Тимофеевич тоже был призван в армию в 1942 году, а брат Ваня – в 1941. Он воевал на двух войнах – с Германией и Японией. Может, поэтому рано – в 45 лет – ушел из жизни от рака желудка.

В тяжелые годы войны нам пришлось переживать очень много трудностей. Было нас 8 человек: мама Никишина Мария Константиновна, три сестры – Шура (с 1921 года), Рая (с 1930), Сима (с 1933) и брат Толя (с 1938 года рождения) и я с 4-летней дочкой Валей и сыном, который родился в марте 1942 года и назвали его Юрием.

Муж погиб 28 февраля 1942 года в д. Дубаки Демидовского района Смоленской области. Так погиб отец, не зная, что у него родится сын, который за свою жизнь не произнес ни одного разу слово «папа» и не знал отцовской ласки.

Таким образом, с мужем я прожила всего 5 лет, и вот уже живу почти 55 лет вдовой солдата. Муж писал с фронта и просил, если народится сын: «Береги его, будет кормилец». Его слова были пророческими. Действительно, он стал для меня кормильцем, но до этого его надо было еще воспитать, а это далось очень трудно. Замуж больше не выходила и с великим трудом воспитывала двоих детей.

Работала в колхозе: во-первых, косила. Урожай был богатый, колос был крупный и тяжелый, посев полегся. Как ни трудно было косить, но я старалась выработать норму и чтобы получить премию (давали зерна по 16-20 кг). Я очень любила косить, а за нами вязали в снопы и складали в копны наши матери. Во время отдыха настрючим в карманы зерна, придем домой, навертим на вертушке и на ужин болтушку сварим.

Еще на своих личных коровах бороновали землю. Идешь впереди, ведешь коровку, она того гляди наступит на ноги, а бороновать надо.

Для того чтобы прокормить коровку, в посеве рвали поветельку. Нарвешь вязанку, кто-нибудь, стоящий рядом, подымет на плечи, и несешь за несколько километров. А где накосишь побольше, везешь на тачке, впрягаясь впереди двое (мы с сестрой Шурой), а сзади сестры-малолетки Рая с Симой подпирают. Мы все от непосильного труда имели грыжи. Трудно было держать корову, но она была кормилица.

Для того чтобы протопить хату, ездили за соломой в поле и в лес за дровами на салазках за 7 километров. […]*.

В годы Великой Отечественной войны мы все работали от мала до велика. Шура, старшая сестра, работала на торфболоте в с. Хорошавка – это в 7 километрах от Инжавино. Младшие – Рая и Сима – в колхозе. Сажали, поливали, шинковали, срубали и вязали для просушки махорку. Работали на веялке, а ночью ездили за зерном с мальчишками на лошадях к комбайну в поле. Они также пололи просо, скирдовали, носили по 15 снопов на длинных палках.

Помню, как Рая и Сима набрали колосков, стали дома молотить и разбили лампу. На улице этого делать боялись – за колоски сажали в тюрьму. Мы с мамой приходим с работы, а они плачут. В войну приходилось есть хлеб с большей частью лебеды или картофельных шкурок, толченных в ступе, и тот по норме (маленький кусочек). Мама в войну начинала опухать от недоедания, но потом мы взяли ее питание под контроль, так как она все детям отдавала. В военное время тяжело болели дочь Валя и сестра Рая дифтерией, а Рая еще и сыпным тифом.

А когда кончилась война, мне сестра кричит: «Война кончилась». Мы с ней убирали сено для хранения на зиму, заготавливали для коровы. Я упала без памяти и плакала. Плакала и от радости, что кончилась проклятая война, которая унесла много жизней, и от горя – муж с войны не вернулся. Одной ставить на ноги детей было очень трудно.

ГАСПИТО. Ф. 9291. Оп. 3. Д. 9. Л. 1-5. Подлинник.
_________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные и послевоенные годы.

№ 5
Воспоминания М.Д. Помочилиной, 1922 года рождения, жительницы с. Ярославка Никифоровского района
21 июня 1994 г.

Первый день войны: на рассвете разбудил резкий стук в окно посыльного из сельсовета. Срочно вызвали разносить повестки военнообязанным для немедленной явки в военкомат. Узнав о том, конечно, быстро собралась. Слезы, но была надежда на быстрое окончание войны.

Жили втроем: я, отец и мать преклонного возраста. Мне было 19 лет. Я работала учительницей в с. Ярославка Никифоровского р-на Тамбовской обл. Преподавала математику в 5-х классах и чтобы побольше заработать из-за отсутствия учителей пения и физкультуры вела эти предметы. Была классным руководителем. Работала, не щадя сил.

Был жених, мечтали справить свадьбу. Но он тут же явился в военкомат, и был срочно отправлен в армию. Был он лейтенант запаса.

Питание и одежда были очень скромные. Училась в основном на стипендию, т.к. проработала я только один год.

Имела двух братьев. Старший брат имел троих детей. Второй брат проходил действительную службу. Оба были на фронте. Но к великому счастью похоронок не получили. Старший брат закончил войну в Болгарии, младший – в Батайске по обслуживанию самолетов для отправки на фронт. Оба награждены орденами Отечественной войны.

В самом начале войны в первых числах июля вместе с комсомольцами с. Ярославка была направлена на трудовой фронт в составе комсомольского эшелона на возведение оборонительных сооружений под г. Смоленск – возводили противотанковые рвы.

Было трудно, страшно, т.к. работали, отдыхали под открытым небом. Немцы бомбили ночью и днем, бросали листовки, которые мы тут же сжигали, не читая. Слышна была канонада. Забрасывались диверсанты в нашей советской форме. Мы догадывались по тому, когда они в спешке спрашивали, как пройти к населенному пункту. Мы, конечно, отвечали одним словом «не знаем».

Как только немецкие войска были уже довольно близко, отдан был приказ кончать работу и отходить к ближайшему населенному пункту. Там были поданы машины. Кто не успел, отходили пешком, шли всю ночь.

Когда приехали на трудовой фронт, мы выгрузились на станции Починок. Станцию бомбили и обратно надо было переходить на другую дорогу на станцию Ельня. Там был подан эшелон, мы были доставлены в Мичуринск, накормлены и отправлены по домам. У меня была травма ноги, и в эшелон меня втащили в вагон почти на ходу.

Возвратившись, залечив ногу, организовывала учащихся на полевые работы, на уборку хлеба. Вместе с ними таскали снопы, подбирали колоски. Была холодная, сырая осень. Приходилось выкапывать картофель из-под снега, но никто не жаловался, все отдавалось ради Победы. К зиме заготавливали торф – сами резали, сушили.

Самым трудным был 1942 г. Зима была холодной. В основном здании школы был расположен госпиталь. Классы были в другом небольшом здании. Наверху классы были разделены тонкими перегородками. А также был оборудован полуподвал. Топливо и себе, и для школы заготавливали сами. Но никто не жаловался.

Была общественная работа среди населения – собирали деньги на танковую колонну «Тамбовский колхозник», распространяли государственный заем.

Это никогда не забывается, и рассказывать приходится часто. Здоровье было подорвано.

ГАСПИТО. Ф. 9291. Оп. 5. Д. 38. Л. 20-21 об. Автограф.

№ 705
Из воспоминаний З.И. Пеньковой, 1924 года рождения, уроженки Тамбовской губернии
1995 г.

[…]*. Семилетку закончила в 1940 г. Работала в поле. Приходилось и косить, и снопы вязать. Работы не боялись. Пешком ходили в Тамбов – торговали луком. Выйдешь – как коров выгоняют, а возвращаешься – уже темно.

О начале войны узнали в поле. В это время пропалывали просо. И вот к нам в поле прискакал на лошади парнишка. Еще на скаку, завидев нас, он стал кричать: «Война! Война!». А уже через несколько дней нас, семнадцатилетних девчат и парней, направили на рытье окопов. Везли в теплушках. Побывали под Брянском, Воронежем. Неорганизованность, бестолковщина была страшная. Не успеешь начать работу в одном месте – перебрасывали на другое, третье. Часто забывали накормить, не было питьевой воды. Помню, темно было, пить хочется страшно. Ну что делать? Вот и пили из лужи. Нагнешься и через подол платья цедишь – пьешь. Противно, а куда деваться – пить-то хочется. А утром как глянешь на подол, а он весь в тине. Руки были все в мозолях, кровоточили. Не раз попадали под страшные бомбежки. Вернулись домой все измученные, оборванные. Страшное было время. Запомнилось оно постоянным чувством голода, потерей друзей, кровью и бесконечной усталостью.

Я всегда была верующей. У нас тогда в деревне была церковь деревянная. Такая хорошая. Придешь туда – душа отдыхает. Председатель сельсовета в 1942 г. собрал после работы всех трактористов и приказал церковь эту снести. Тогда везде так было. Все село было шокировано. Всем жалко церковь. Трактора даже поначалу не заводились. А потом подцепили ее и снесли. И все село прокляло своего председателя. Старики говорили, мол, Бог-то, он все видит, поплатится он еще за это страшное дело. И правда, через несколько лет пропал он без вести, и до сих пор никто не знает, где он.

Помню, пришел отец с войны раненый, а этот председатель у него расспросит все: что там да как, а потом и всем рассказывает то же самое от своего лица, как будто он на войне был. К девкам похаживал. Одну так замучил: «Живи со мной и все, а то я на фронт отправлю». А он уже старый – зачем он ей? Она сама на фронт и ушла. Не любили мы своего председателя.

Училась я в педагогическом техникуме на физкультурном отделении и более 50 лет была педагогом. Прививала любовь к спорту. Меня до глубины души возмущает современное негативное отношение к армии многих молодых людей. Да это не просто трусы, маменькины сынки. Таких в мою молодость презирали. За ними нет будущего.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные годы.

№ 6
Воспоминания А.Н. Костиной, 1927 года рождения, уроженки с. Туголуково Борисоглебского уезда*
1992 г.

В семье нашей было 9 человек: 7 детей, мать и отец. Отец был на фронте. Когда началась война, все очень испугались. Мобилизация мужчин началась в первую же ночь. Вокруг была какая-то суматоха: куда-то сгоняли трактора и машины. Вскоре всю технику и лошадей из колхоза забрали. В армию были призваны почти все мужчины. Иногда приезжал вестовой среди ночи, давал 2 часа на сборы, и мужчин увозили. Бывало, забирали даже с поля.

В школе учились мало времени, т.к. всю войну приходилось работать. Книг почти не было, чернила от холода застывали, и поэтому писали карандашами. Записывали слова учителя на журналах и газетах между строчек. Да и эти газеты и журналы были не у всех.

Все работы в колхозе выполняли женщины, дети и старики. Вместо лошадей использовали коров и быков, а на своих участках пахали на себе. Работали по наряду, т.е. выполняли ту работу, которую скажут делать. Все делали вручную: поля косили крюками, молотили цепами, солому в скирды сносили тоже вручную. За работу нам ставили трудодни. За 1 трудодень давали 200 гр. ржи. Никакой нормы трудодней у нас не было, т.к. вне зависимости от выработанных трудодней работали круглогодично.

Многие поля в колхозе приходили в запустение, т.к. не хватало сил их обрабатывать. Весь хлеб сдавали государству, до последнего килограмма. Техники не было, и поэтому хлеб носили на элеватор в Жердевку (женщины на себе, по пуду на каждую). Скотины в колхозе было мало, нечем было ее кормить.

Наш колхоз назывался «18 лет Октября». Председателем был мужчина – старик, совершенно неграмотный.

В конце 1942 г. стали приходить инвалиды. Все они делали какую-нибудь работу в колхозе. Когда появились мужчины, то стали разводить и немного лошадей. Мужиков, как правило, выдвигали на руководящие должности.

Проводились постоянные займы: на строительство самолетов, танков и т.д. Они были добровольными только по названию, а проводились принудительно. В правлении колхоза эти займы распределялись каждому, хотел он того или нет. Чтобы достать денег на эти займы, приходилось продавать продукты на рынке. Налоги были на все, что возможно: на приусадебный участок, на молоко, яйца и т.д. Даже у тех, у кого была корова, не часто ели молока. Когда осенью рыли картошку, то часто приходили солдатские отряды и забирали большую ее часть, а иногда даже и все подчистую.

Семья наша жила бедно, впроголодь. Питались картошкой, свеклой, ели траву. Да было у нас еще полкоровы (1 корова на 2 двора). Большинство народа воровало в колхозе, но не для наживы, а для того, чтобы прожить. Воровать ходили ночью, тайком, а утром, как всегда, шли на работу.

Существовало гособеспечение для семей, которым жилось особенно трудно, но оно помогало мало.

В одно время стало особенно трудно, есть было нечего, и мы могли умереть от голода. Продали все, что можно было продать. И тогда я написала письмо отцу на фронт и сообщила ему, что в живых он нас вряд ли увидит. Отец сказал об этом своему командиру, и вскоре от командования их воинской части пришло письмо в райисполком и военкомат с просьбой помочь нашей семье. Вызвали меня к председателю райисполкома Макарову . Дали три пуда ржи и три детских пайка (1 паек – 2 кг белой муки, 2 кг пшена, 1 кг сах. песка, 1 кг сливочного масла). Мать продала масло и сахар на базаре и купила картошку: этим мы и смогли прожить. Одно время было так голодно, что мои младшие братья засыпали. Я их будила, иначе они могли умереть. Одного бужу – другой засыпает. Брата Виктора будила почти двое суток, сама почти не спала.

Но как бы ни трудно, мы были молодые и нам хотелось отдохнуть, повеселиться. Собирали вечера. Наворуем дрова, продуктов (что можно – у себя в доме) и собираем вечер. Одевались мы, девушки, в бабью одежду. Ребят не было. Плясали под гармошку и балалайку. Играли в разные игры, пели песни.

Колхоз «собирал обед» на праздники. Давали на общий стол от колхоза продукты: мясо, растительное масло, муку (конечно, в небольшом количестве). Пляски продолжались до полуночи. Народ был веселее, чем сейчас, хотя жить было очень тяжело.

В селе были беженцы из Бобруйска. Размещали их по домам у сельчан. Работать они не любили, работали «из-под дубинки», были богаче нас, лучше одевались. Как только их город освободили, они уехали.

Хотя питались плохо, тяжело трудились, народ был здоровее и умирали мало. Жили так тяжело вплоть до самой победы и в первые годы после нее.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Подлинник.
__________________________________
* Запись произведена внуком-студентом А. Сафоновым.

№ 7
Воспоминания А.П. Тереховой, 1928 года рождения, уроженки с. Большой Избердей Шехманского района
1994 г.

Мать моя, Терехова Марья Гавриловна, воспитывала нас пятерых одна. Отец в это время уехал в Тверь на производство. Оттуда его взяли в армию. С войны он так и не вернулся. В это время нам было очень трудно, были разуты, раздеты, голодали. От голода и болезни у меня умер брат, которому был 1 год, и сестра, ей было 4 года.

Чтобы что-нибудь поесть, мы ходили на поле собирать прошлогодние колоски. Наберем кружку пшеницы, сварим суп. На следующий день снова шли в поле и собирали пшеницу. Так мы питались.

Дом у нас был деревянный с соломенной крышей, три окна. Сени были плетневые. Вместе с нами жили коза и четыре курицы. Траву для козы рвали руками в лесу. Рвали ночью, т.к. днем было нельзя, могли наказать. На огороде сажали картошку.

Когда мне исполнилось 13 лет, меня послали работать плугочистом. Работать было очень тяжело. Я чистила плуги, заливала в трактор воду и солярку. Моя сестра, которой было 11 лет, тоже работала. Брат был еще маленьким, и мы его оставляли дома. Мама в это время работала в колхозе на разных работах. Она вместе с другими женщинами косила рожь, пшеницу, вязала снопы, молотила, веяла. За работу нам писали трудодни. Трудодни оплачивали пшеницей, за один день 100 грамм пшеницы. Также были и облигации.

Порядки были очень строгие. Свободного времени было мало. Молодые собирались на лугу и плясали под гармонь, а пожилые на лавочке около дома разговаривали.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Фонозапись.

№ 8
Из воспоминаний В.Н. Макаровой, 1928 года рождения, уроженки с. Солдатская Духовка Тамбовского района
1999 г.

[…]*. Закончила я школу в этом же селе Солдатская Духовка. Годы эти пришлись на довоенное и военное время. Первые четыре года перед войной отучилась очень хорошо, а в 5-м классе – первый год войны – я отучилась месяц и бросила школу, так как время было тяжелое: голод, далеко идти. Отец ушел на фронт. В письме ему написала, что бросила школу, он писал, чтобы училась. За мной пришли из школы, узнать, почему я не хожу, ведь отметки у меня были хорошие. Потом я стала ходить в школу. Я любила учиться – если пропущу один день, то скучаю. Сзади меня сидел один мальчик, он любил дергать меня за косички и опускать их в чернильницу. Чернила наливали в школе перед занятиями.

Питание было плохое. Первый год войны еще было мясо, когда корову зарезали, а потом плохо: ели щи с лебедой, чуть-чуть подбеленные молоком, картошку. Ее варили в кожуре. Другие же, были и такие, которые пухли с голода. Мы поедим, и через час уже опять хочется есть. Ели также свеклу, собирали мерзлую картошку, которую не убирали в поле. Ее сушили, толкли, добавляли чуть муки и делали пышки («пилюхи»). Этим и спаслись. Собирали также колоски пшеницы и ржи. Делали рушалку и толкли, провевали, мыли и варили кашу.

Отец пришел с фронта инвалидом в 1944 году. Он воевал под Великими Луками на Калининском фронте. Потом все рассказывал, что там было очень сыро и много воды. Письма писал с фронта и в них: «Дети, молитесь за меня, я иду в бой». Я, маленькая, молилась ночами за отца. Долгое время от отца не было писем. Мы думали, что его убили, но похоронку не приносили, хотя в другие дома приносили. Потом пришло письмо из Сибири, отец лежал в госпитале. Его должны были комиссовать. Солдаты приходили и на побывку. Однажды я гуляла и услышала: «Николай Иванович Бурлин пришел». Я побежала домой. Захожу – папа. Он стоит в форме, с недееспособной рукой. В это время ему был 41 год. Он устроился в колхоз сторожем. С отцом стали жить получше. До войны он был мастером на все руки – и кровельщик по железу, и печи клал, хороший плотник, портной, все мог сделать. В колхозе он после войны не работал, все болел. Мама была активной, боевой: и косила хлеб, и сено, и пахала. Косили крюками. По воскресеньям собирались у нас молодые женщины, мужья у них на фронте. Вино выпьют, закусят и песни поют.

Я также ходила в колхоз (мне было 12-14 лет), вязала рожь, пшеницу в снопы и таскали в крестцы. Молотили. Сеяли в войну вручную старики. 
В 1945 году я, окончив 7 классов с одними пятерками, поступила в фельдшерско-акушерскую школу в г. Тамбове. […]*.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные и послевоенные годы.

№ 9
Из воспоминаний Е.В. Рыжухиной, 1928 года рождения, уроженки д. Сборная Сампурского района
2001 г.

[…]*. Летом 1941 года по деревне проскакали мужики на лошадях и прокричали, что началась война. По деревне прошла мобилизация, и большинство мужчин ушли на войну. В деревне остались женщины, дети, старики. Некоторые мужчины убегали в поля, но их находили и отправляли на войну. Некоторые, особенно изобретательные, делали себе разные болезни. Двоюродный брат Савва, чтобы не идти на войну, пилил ногти на руках и сыпал опилки в глаза, отчего они воспалялись, становились красными, он плохо видел. Его не брали на войну. Односельчане все знали, ругали его, стыдили, но Савва так и не пошел на войну.

Из моей семьи на войну ушло два брата – Ваня и Коля. Коля попал в блокадный Ленинград, и от него не было вестей 1,5 года. Первое письмо от него пришло в 1943 г. А Ваня почти сразу после начала войны попал в плен, был в Германии, откуда два раза бежал. Был ранен в голову и попал в госпиталь в Москву. Из госпиталя он и написал свое первое письмо в 1944 г. Семья уже давно не верила в то, что он жив. Когда получили письма, долго сравнивали почерки и не верили, что эти письма от них. В деревню часто приходили письма с фронта, читать их собирались всей деревней, по несколько раз перечитывали. За все время войны в деревню не пришло ни одной похоронки.

Жители деревни хотели помочь фронтовикам. Женщины ходили за 12 километров в село Коптево, брали там пряжу и вязали дома варежки, перчатки, платки. Потом все это относили назад в Коптево и переправляли на фронт. Людей никто не заставлял это делать, они сами хотели помочь.

За время войны через деревню проходило много беженцев. Им помогали, кормили, чем могли, пускали на ночлег. Беженцы иногда перегоняли скотину. Во время перегона некоторые продавали скотину, некоторые отдавали просто так. Зять Данила покупал мясо, иногда ему отдавали скотину. Он солил мясо в бочках, помогал семье.

Вообще за время войны семья стала жить лучше благодаря зятю и снохе. Так как почти все мужчины были на войне, председателем колхоза люди избрали сноху Шуру, жену старшего брата. Шура воровала зерно из колхоза, прятала в стог сена и потом приносила домой. Один раз двоюродный брат Савва подглядел, где она прячет зерно, и украл у нее. Другая соседка Груша Ивановна, мать восьмерых детей, тоже подглядела и на следующий день пришла к Шуре с мешком. Груша сказала: «Шура, давай мне зерно, а то пойду и расскажу про тебя, и тебя посадят».

Другие дети и взрослые из деревни собирались в компании и ночью ходили в другие деревни на колхозные поля и срезали колоски.

В 1944 г. в колхоз пришел приказ – из каждой деревни по 1-2 человека отослать на работы. Всех собрали на станции Сампур и на обозах отправили в Котовск. Из Котовска в вагонах повезли под Ленинград (станция Жихарево). Когда приехали на место, стали кормить людей, а потом распределили на работы. Кормили всех щами, в миске плавали капустные листы с червями. Люди вылавливали червей, а остальное съедали. Жили все в общежитиях, постельное белье выдавалось под роспись. Еду себе готовили сами. Мне мама из дома дала 3 бутылки подсолнечного масла и мешочек гороха. Я отсчитывала горошинки, добавляла их в воду и чуть-чуть масла, вот и вся еда.

Работа была разной. Заставляли копать окопы, гоняли на торфяные работы собирать торф. В полях, где копали окопы, было много убитых. Их собирали в телеги и увозили. Жили там четыре месяца.

Я и еще две девочки сбежали, сели на товарный поезд и уехали. До дома добирались 12 дней на попутных поездах. Ночевали в вагонах, просили милостыню. Люди помогали, давали хлеб, еду. Когда пришла домой, все рассказала родным. Мама очень испугалась, что меня посадят в тюрьму. Я пошла работать в колхоз. В это время у нас на квартире стоял уполномоченный по каким-то делам Сыщиков Петр Ермолаевич . Он очень хорошо относился к семье. Как-то он уезжал в Сампур, приехал оттуда и сообщил, что я осуждена на 5 лет каторги. Жена Петра Ермолаевича, Надежда Федоровна , работала судьей. Петр Ермолаевич обещал помочь прекратить уголовное дело и помог, дело закрыли. Мама в благодарность напекла хлеба, наложила творога, сметаны, яиц, насыпала пшеницы.

В 1945 г. по деревне объявили, что война закончилась. Скоро вернулись домой оба брата. […]*.  

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные и послевоенные годы.

№ 10
Из воспоминаний А.Т. Рожновой, 1929 года рождения, уроженки д. Ракитино Ржаксинского района
2006 г.

[…]*. В 1941 году началась война. Бывало, едет верховой по селу, повестки мужикам развозит. На фронт брали мужчин, начиная с 17 лет до 60-летнего возраста. От колхоза брали лошадь и мужчин отвозили в район, а с района забирали в разночинье, куда их посылали – никто не знал. Каждый день забирали на войну, провожали всей деревней, крику было много. Ведь оставались одни дети, женщины и старики. Девушек брали на трудовой фронт копать окопы, наваливали большую кучу земли, чтобы танк не смог проехать. Нас, конечно, не брали на окопы, брали тех, кто был постарше. Мужчинам в армию сушили и собирали сухари на первое время.

Если кто раненый придет с фронта, то встречали всей деревней, бежали, спрашивали: «Ты нашего не видел?». Да разве мог он там кого видеть, всех разбросало кого куда. Когда с фронта отступали солдаты, размещать их приходилось во всех дворах, у кого было место. А их надо было накормить, напоить, и тогда мы ходили в колхоз за едой. А утром командир стучал по окнам, чтобы солдат собрать на построение.

На фронт колхозники сдавали картошку, вязали варежки, носки солдатам. В ответ приходили не все, более половины – да какой там! – даже 2/3 не возвращались назад.

Когда началась война, отец ушел на фронт, и с этого времени я перестала ходить в школу, стала работать в колхозе, чтобы прокормиться.

В семье было два старых человека, дед и бабушка, которые не могли работать по состоянию здоровья. Как я говорила, ростом я была очень высокая, хоть мне и было 12 лет. Из-за своего роста работать приходилось тяжело и трудно, везде, где заставляли, и на возраст скидку не давали. Ответственности за нас никто не нес, никому мы были не нужны, говорили: «Война все спишет».

Работали мы за трудодни. Осенью и весной работала в поле плугочистом на тракторе ХТЗ. Работать было очень тяжело, пахать приходилось и днем, и ночью, плугочист сидел на плуге, и когда плуг забивался, его чистили. Из-за длительной и утомительной работы порой засыпала за плугом. При вспашке зяби не хватало тракторов. Поэтому зябь пахали на волах и на лошадях. На лошадях пахать было легче, чем на волах, так как волы были медлительные и упрямые. Ляжет вол на землю – и не поднимешь. Иногда в соху впрягали и людей по 2-3 человека из-за нехватки тракторов и лошадей.

Летом работали в поле на прополке проса, ржи, кориандра, пшеницы. В уборочную страду во время покоса вязали снопы. Косить детей не заставляли, потому что очень тяжело, а взрослые косили рожь, пшеницу, ячмень крюками. Крюками работать было очень тяжело. Крюк представлял собой косу, а повыше косы было сделано в виде граблей для подбора жнивья. Поэтому после укоса крюком почти не оставалось травы, не было потерь зерна и соломы. Затем забирали скошенные рядки и вязали снопы. После обмолота зерно возили на станцию на лошадях. Зерно насыпали в мешки, которые приходилось таскать перед собой.

Время было тяжелое. Света не было, использовали керосиновые лампы или коптилки (наливали на блюдечко растительное масло или жир, из ваты делали фитили и поджигали). Обычно коптилки вешали на крючок, который располагался в центре комнаты. Огонь добывали еще и так. Брали камень и гладкую железку и между ними клали ватку, чиркали между собой, получалась искра, от которой загоралась ватка, от нее поджигали керосинку, печь.

Воду мы брали из колодца. Один колодец был на 5-6 хозяев. Чтобы помыться, делали так: брали золу из печки, на ведро вешали тряпку, клали золу на тряпку и кипяченой водой промывали. То, что оставалось на дне ведра – это и была щелочь. Взрослые купались в хлеве, где находилась скотина. Это было летом. А зимой маленьких детей купали в русской печке, так как в доме было холодно.

Чашки, плошки – все делали сами. Еду хранили в погребе: огурцы, капусту, помидоры. Все солили в кадушках. Весной рубили снег – в это время он был плотным – и опускали в погреб, чтобы в погребе было холодно.

Не всегда хватало еды до нового урожая. Во время войны из-за нехватки муки пекли лепешки из картофельных очисток, добавляли в муку лебеды (собирали зерна лебеды и их перетирали в муку) и добавляли горсть муки ржаной. Весной собирали картошку с огорода, оставшуюся после уборки, которая наполовину была гнилой, но все равно в эту картошку добавляли муку и пекли лепешки. Летом варили похлебку из крапивы, щавеля. Жмых для нас был вместо конфет.

В домашнем хозяйстве были две овцы и корова на три двора, куры. Хозяйство было маленьким из-за того, что нечем было кормить животных. Зерна не хватало семье, не говоря о животных.

С одеждой у нас тоже было плохо. Телогрейка была одна на 2-3 человека. Зимой носили валенки. Было такое, что задники валенок были худыми, приходилось набивать в задники солому, чтобы не попадал снег в них. Одежду, как могли, перешивали из старых вещей. Летом было легче одеться, чем зимой. Ткали на станках дерюжки, из них шили одежду.

Летом и весной собирались на «пятачках», плясали, пели под гармошку и балалайку. Зимой катались на деревянных санках, которые были не у всех. У кого не было санок, делали из коровьего помета на морозе, и мы на них катались. В то время зимы были морозные и снежные. Зимними вечерами собирались с подругами в домах, вязали носки, варежки, сидели вокруг пятилинейной лампы.

Праздновали ли церковные праздники, постились ли? Во время войны пост был в каждой семье почти круглый год, так как мяса было мало. Яйцо к Пасхе было не в каждом дворе. На Рождество вставали рано, пекли блинчики, пышки и угощали христославцев, которые бегали по дворам и славили Иисуса Христа. На Пасху мать заставляла нас разносить молоко тем, у кого не было. Все было в то время скромно.

После войны работали и жили тяжело. Все население, каждый дом, обкладывали большими налогами. Но все знали, что после войны все кругом разрушено, и надо строить и восстанавливать заново. Когда пришли с войны мужчины, работать стало легче. В то время приезжали вербовщики и вербовали на работу. Посылали на стройку или добыть торф, ведь надо было чем-то топить печь дома. Торф сначала копали, сушили, рубили плитами. Работа была трудоемкая, тяжелая. Возвращались люди с торфа больными.

Как относились к Сталину? Пусть в наше время Сталина не все любят. И несмотря на то, что и в то время его боялись, я отношусь к нему с уважением. Он карман свой не набил, ходил в одном кителе. И дети его не были богатыми. И войну всю прошел, не ходил с протянутой рукой. Да, он держал в руках очень строго, но все были дружные: Украина, Белоруссия, Грузия. […]*. 

Личный архив В.Л. Дьячкова. Фонозапись.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в довоенные и послевоенные годы.

№ 11
Из воспоминаний З.Д. Чекалиной, 1921 года рождения, жительницы д. Большие Туляны Рассказовского района*
1992 г.

До войны с 1939 г. работала на прядильно-трикотажной фабрике г. Рассказово. Производили свитера, обувь, продукцию для армии. Моя месячная зарплата, как помощника мастера, составляла в 1939 г. 180 руб. Этого вполне хватало: для примера ситец стоил 5 руб. 1 метр, летняя обувь – 6 руб. В магазинах снабжение было хорошее. На фабрике до войны работали в 3 смены.

Когда началась война, то со всех производств всех тех, кому исполнилось 18 лет, забрали на фронт. Мне было 20 лет, состояла в комсомоле. Меня призвали на трудовой фронт. Беспартийных девушек не призывали.

Ехали в Брянск несколькими эшелонами с Тамбова. Снабжение продуктами и водой в пути было крайне плохое.

Под Брянском копали противотанковые рвы. Вставали на работу в 6 часов и без завтрака до 12 часов работали. Кормили 1 раз в день. Немецкие самолеты часто их бомбили, многие погибли. Жили в землянках. Все лето провела на трудовом фронте. К сентябрю заболела малярией, и меня отправили домой. Обратно ехала в эшелоне вместе с беженцами с Брянска на Орел, с Орла на Елец и оттуда на Мичуринск.

Приехав домой, пошла работать на ту же фабрику. Теперь уже работали в 2 смены по 12 часов в сутки. В 41 г. голода еще не было. Многим успело население запастись до войны.

В начале 1942 г. на рынке резко все подорожало: 100 граммов булки – 10 руб. Одежду можно было купить только на рынке. В магазинах – ничего. Спасало то, что на фабрике была столовая, кормили дешево, но хорошо.

Живя в деревне Большие Туляны, имела, конечно, свой огород. Сажала картофель, тыкву, сахарную свеклу.

Керосина в войну не было. Рядом стоял учебный аэродром, куда и ходили покупать для керосиновых ламп солярку. Не было в войну также соли и спичек. Огонь высекали из кремня. В колхозах давали 20 кг ржи за год работы. У кого в хозяйстве были овцы, делали из шерсти носки, валенки – продавали и этим жили.

Часто после 12-часовой работы ездили на ж/д станцию Платоновку, нагружали вагоны торфом, который сами перед этим выкапывали из болота. Так доставлялось топливо на фабрику.

Кроме того, работала охранником на фабрике основной работы.

Когда 9 мая 1945 г. сказали: «Победа!», не верила, т.к. уже привыкла к войне – вроде так и должно быть. […]**.  

Личный архив В.Л. Дьячкова. Подлинник.
__________________________________
* Запись произведена Ю. Юрьевым, студентом ТГПИ.
** Опущены воспоминания о жизни в послевоенные годы.

№ 12
Из воспоминаний М.И. Юриной, 1922 года рождения, уроженки д. Гореловка Тамбовского уезда
1992 г.

[…]*. В 1940 г. 3 сестры переехали в Рассказово. В 1941 г. я закончила 7-й класс, сдала экзамены. Свободных рабочих мест не было, но с помощью старшей сестры устроилась на работу на Арженскую суконную фабрику ученицей прядильщицы. С 1941 г. работала прядильщицей.

Навсегда запомнила тревожный, грозный день 22 июня 1941 г. По радио узнали о начале войны с гитлеровской Германией. На фабрике прошел митинг-собрание. Многие выступающие высказывали мнение о неизбежной и быстрой победе Советской Армии над Германией.

Работали в войну по 12 часов в сутки (с 6 часов утра до 6 вечера), но приходилось приходить на работу раньше (с 5 часов), чтобы подготовить машину к работе (натаскать ровницу, приготовить ящики, смазать механизмы прядильной машины).

Планы работы, нормы выработки были высокие. Выпускали сукно серое, шинельное сукно «маренго». Работали без выходных. Зарплату получали регулярно (600-700 рублей в месяц). Предоставлялся двухнедельный отпуск.

В зимнее время в цеху было необыкновенно холодно, работали в валенках, телогрейках, платках. Дотронуться до механизмов было практически невозможно (очень сильно охлаждались). Когда нечем было топить, работу приходилось останавливать и отправляться разгружать пришедшие по железной дороге составы с топливом. За такие простои платили значительно меньше (буквально копейки). Часто приходилось отправляться в с. Куксово на разгрузку дров. Жили там неделями, месяцами в вагончиках-бараках, спали на полу, одолевали простудные заболевания, вши. Иногда отправлялись в с. Керша на расчистку дорог для прохода колонн с топливом.

Пища была очень скудной. Ели щи из лебеды, свекольных листов, картошку. Хлеб распределялся по 600 грамм в день работающему человеку и по 400 грамм неработающему. Хлеб был кукурузный. Работала столовая, был также часовой перерыв. Но чувство голода оставалось и после обеденного перерыва. На фабрике трудилось большое количество подростков 15-16 лет под начальством старшего мастера, получавшего так называемую бронь, остальные взрослые мужчины шли на фронт.

Работа в других цехах фабрики была также тяжелой. Например, в цехе первичной обработки шерсти (ПОШ) зимой шерсть мыли вручную в огромных корытах (барках), а летом также вручную в речке. Оборудование было еще дореволюционное, сохранившееся от промышленника Асеева (челночные станки ткацкие, сельфакторы (прообразы современной прядильной машины). Это оборудование работало, требуя одновременно привлечения значительной доли ручного труда. 
На фабрике в годы войны проводил активную работу рабочий комитет, который организовал кружок по оказанию помощи фронту. Работницы оставались после работы и вязали носки, варежки, кисеты для воинов. Регулярно проводились собрания рабочих, где обсуждались вопросы о нормах выработки, о выполнении плана, премировались лучшие рабочие.

Я жила с сестрами на квартире. В комнате стояли кровати, стол, несколько стульев, на стене – круглое висячее зеркало, была печка. Свои же были только матрас, подушки, постельное белье. Но, несмотря на все тяготы жизни, девушки часто ходили на танцы в городской сад, в организованные в различных помещениях госпитали (в Доме культуры, в школе № 5, в здании фабрично-заводского училища). Играли военные духовые оркестры.

Одевались девушки очень скромно. У меня была черная штапельная юбка, ситцевая белая кофта. На танцы в летнее время обувала лакированные туфли. Другие девушки приходили на танцы в шерстяных платьях (черных, темно-вишневых и т.д.). Украшений носили мало, а золотые украшения можно было увидеть очень редко, таких людей считали самыми богатыми.

Верхняя одежда состояла из полупальто (плисового), телогрейки, на голове – платки, беретки. Обували валенки, резиновые галоши.

9 мая 1945 г. был необыкновенно счастливым днем. По радио (оно представляло собой черный круглый радиоприемник) услышали об окончательной победе Советской Армии над фашистами, о капитуляции Германии. Многие обнимали друг друга, плакали. […]*.  

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в предвоенные и послевоенные годы.

№ 13
Воспоминания Н.В. Осиновской , 1917 года рождения
2005 г.

В тот вечер у меня была подруга. Когда часы пробили «десять», она стала прощаться, а я пошла ее проводить. Когда подошли к заводу «Трактородеталь», то нас поразило, что при строгой маскировке на 2-м этаже дома в окне горела огромная лампочка как сигнал, указывающий на этот завод, а за ним завод «Ревтруд». Я поспешила вернуться домой и сразу услышала по радио «Воздушная тревога». И началось что-то невообразимое.
Город бомбили, стреляли «зенитки», рядом загорелся дом. Я схватила подушку, положила на нее спящую 4-хлетнюю дочку и выбежала на улицу, где было светло от пожаров. Падали «зажигалки», рвались снаряды, гудели самолеты. Дочка проснулась. Она не заплакала, а стала по-своему молиться: «Госпиди, Госпиди, отгони их от нас, я буду холосенькой девочкой». Я прибежала с ней на площадь, где было бомбоубежище, и простояла на каблуках до утра, держа ее на руках. На площадь было сброшено несколько бомб, но в убежище не попали. Позже узнала, что на «Ревтруд» и з-д «Трактородеталь» было сброшено много бомб, в том числе и зажигательные, но некоторые бомбы не взорвались, а «зажигалки» тушили и сбрасывали с крыш дежурившие сотрудники завода.

Это было страшное время, и мы с дочкой, тетей и ее четырьмя детьми уехали к родным в Татаново на несколько тревожных дней. С немецкой точностью в одиннадцать часов вечера над Тамбовом появлялись немецкие самолеты с их отвратительным специфическим гудением, встреченные зенитным огнем. С нами жили две бабушки мужа. Они вязали теплые носки и перчатки для фронта, и в моменты налетов одна из них причитала: «Опять бандять».

…Вот можно вздохнуть чуть свободней: не так часто звучит в репродукторе «Тревога». Можно пойти к подружке «повечереть», но с ночевкой, т.к. постоянного пропуска нет, а в городе комендантский час.

Так было и в то воскресенье. Поговорив о наших мужьях-фронтовиках, погрустив, улеглись спать. Вдруг в два часа ночи будит меня мама подруги словами: «Александр Петрович (отец моего мужа) пришел, что-то дома случилось».

С тревогой выхожу и слышу: «Мамке плохо, пойдем домой». Подруга жила на Советской улице. Не успели пройти полквартала, как видим: от угла Комсомольской ул. отделяется фигура в плащпалатке, подходит к нам с требованием: «Ваш пропуск». У свекра пропуск был, а моя голова падает вниз, каблучком черчу песок и думаю: заберут в комендатуру. «Задержавший» не выдержал: «Нина Васильевна, не узнаешь?!».

Это был мой муж , приехавший с фронта на две недели. Радости, счастья не было границ. Вошел в дом с частушкой:

Часики идут, 
Маятник качается,
Стрелочки бегут,
И все, как полагается.

Время пролетело как миг, и он снова уехал. Долго не было писем, нервы не выдержали, и я написала в его часть замполиту. Вскоре получила ответ: «Вы можете гордиться своим мужем. Он догнал свою часть и награжден орденом Отечественной войны 2-й степени».

Позже я узнала, что отпуск и орден он получил за переход границы фронта с радистом и успешную корректировку огня по беспокоившей наших мишени. Начал воевать рядовым, а вернулся с фронта гвардии лейтенантом с двумя орденами Отечественной войны 2-й степени и множеством медалей. Очень гордился медалью «За Кавказ»*, т.к. был на «Малой земле», где впереди враг, за спиной море. Десантников называли героями даже враги. Не отдан был плацдарм, не стали изгоями, но старели не по годам.

ГАСПИТО. Текущий архив. Автограф.
________________________________
* Так в документе. Правильно – «За оборону Кавказа».

№ 14
Из воспоминаний З.В. Дружининой, 1923 года рождения
1992 г.

Семья наша состояла из 6 человек. Отец – Игнатьев Владимир Лукич, 1892 г. рождения. Мать – Игнатьева Александра Александровна, 1898 г. рождения. В семье было четверо детей – 2 сына и 2 дочери. […]*. Работал в семье один отец: вначале в ремесленном училище № 2 старшим бухгалтером, затем на фабрике «Красный пищевик» старшим экономистом. Мать несколько лет работала в библиотеке, затем ушла и стала воспитывать детей.

Семья была среднего достатка – не голодали, но и разносолов не ели. Мясо было, но не каждый день, зато часто была колбаса. Каждое воскресенье мама обязательно пекла пироги. Еще мы всегда держали одну свинью для себя и сами коптили окорока. Сладкое ели нечасто, но на улице стояли лотки со сладостями и мороженым, и родители иногда давали немного денег. Продукты были тогда не такие как сейчас: хлеб большой, вкусный – никаких пирогов не надо, да и молоко, колбаса – все было настоящее.

В школу ходили в сатиновой форме и сатиновом фартуке. Зимой носили овчинные сапоги с галошами. Их шил частный мастер на ул. Кронштадтской. А в грязь носили резиновые ботики. Свои первые туфли я получила на выпускной вечер в 1941 г. Они были белые, брезентовые и казались мне необыкновенной роскошью. Сначала они были белые, а потом я их покрасила черным кремом – и получились черные «кожаные». У меня было всего одно выходное платье – мамино свадебное, его перекрасили в вишневый цвет, и я одевала его по торжественным случаям.

Смутно помню голод 1933 г. Сильно голодали, ели жмых, траву и какие-то горькие темные лепешки. Хлеба почти не было. И от голода умер дедушка.

Праздники мы всегда отмечали тихо, в кругу семьи, никого не приглашали. Всегда отмечали Пасху и Рождество – мама была сильно верующей.

10 классов я закончила в 1941 г. Всех мальчишек сразу забрали и отправили вначале на курсы, а затем на фронт. Из моего класса никто не вернулся. Мобилизовывали и девушек в зенитчицы. Меня тоже хотели, да я не прошла по здоровью, т.к. в детстве болела малярией и получила осложнение на сердце. Мобилизовывали машинисток. Одна моя знакомая работала при штабе и получила «звезду» , а сама живых немцев не видела.

Во время войны я окончила шестимесячные бухгалтерские курсы и работала в ФЗО. Имела рабочую карточку. По ней полагалось 200 гр. хлеба на день, крупа и еще чего-то. А по нерабочим карточкам получали еще меньше. Было голодно.

Постоянно брали рыть окопы. Посылали на несколько дней. Рыли там, где сейчас тюрьма, или в Покрово-Пригородном. Некоторых направляли рыть окопы на длительное время в прифронтовую полосу. Однажды шел сильный дождь, а нам нужно было рыть окопы там, где тюрьма. Мы с подружкой Валей пошли копать, а никто кроме нас не пришел. Но мы боялись, ведь раньше-то было строго – за опоздание сажали. Дождь был проливной, всю землю развезло, но мы все равно стали копать свой участок (у каждого был свой участок), а когда сделали, долго не могли выбраться из ямы, думали, что в ней будем ночевать.

Зимой давали тяжелый лом и кирку. Очень было трудно. Но на производстве было еще труднее. А некоторые жили неплохо – спекулировали. Наши соседи торговали пышками на базаре – откуда они муку брали? Сахар покупали кусочками, как сладость.

Часто бомбили, я очень боялась бомбежек. Как только передавали воздушную тревогу, я хватала маленькую сестренку и ползком пробиралась в погреб. А папа наоборот – всегда выйдет за калитку и смотрит, как бомбят. Как-то брат Саша вместо школы поехал в Котовск собирать гильзы (Котовск очень часто бомбили). Когда отец узнал, брату здорово попало. Однажды я была в театре, и тут началась бомбежка. Домой я бежала бегом и боялась – вдруг приду, а дома уже нет. Но бомбы часто не взрывались, просто уходили в землю и все.

Брат Леша в 1942 году ушел на фронт добровольцем. У нас от фронта никто не отклонялся, мне такие случаи неизвестны. Вскоре Леша был серьезно ранен в ногу и демобилизован. Один мой друг попал на фронт, был ранен, приехал домой и очень не хотел возвращаться обратно, все говорил: «Если я опять туда поеду, то я не вернусь». Так и получилось. Другого моего знакомого взяли в плен, долго он там был. После войны его из-за этого так в партию и не приняли, а ему очень хотелось.

Много людей погибло. Да на нашей улице кто погиб, кто пропал без вести, кто в плену был. Моих ровесников почти не осталось – их молоденьких всех поубивало. Мой будущий муж не был на фронте, у него была сильная близорукость, да и «Ревтруд» давал бронь. Тогда «Ревтруд», «Комсомолец» всем давали бронь.

Сталина мы очень любили, так нас воспитали. Верили, что он нас выведет. Еще очень я любила Ворошилова. У меня был его портрет, и очень он мне там нравился. Мы верили всему. Все думали одинаково, да и попробовали бы они тогда сказать то, что сейчас говорят.

День Победы запомнился как очень радостный, солнечный, светлый день. Все вышли гулять на площадь Ленина, были очень счастливы. […]**.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены сведения о братьях и сестре.
** То же воспоминания о жизни в послевоенные годы.

№ 15
Из воспоминаний В.К. Лыткиной, 1925 года рождения
1994 г.

[…]*. Мне было 16 лет, и пошла я в мае 1941 г. на трактористов учиться, чтобы хоть хлеб есть. Трактор загудит, а я от страха кричу. Окончила учиться, и осенью назначили пахать. А мне бригадир сказал, что я буду плуга чистить. Я расплакалась, потому что их не кормят, а трактористов кормят, а потом из зарплаты за еду вычитали. А плугочистов не кормили.

Так я и работала в колхозе: и полола вручную, и свяслы сучила, и снопы ставила. Комбайн у нас даже в колхозе был. Ходила на ток, сеяли, веяли. Огород у нас был – картошку сажали, огурцы, капусту, свеклу, ими зиму прокормились. Весна началась, а есть уже нечего – ходили по полю собирали мерзлую картошку и из нее картошечные оладьи пекли. Но тут одна женщина, Катя, пошла в Тамбов, и я с ней, так как есть нечего. Взяла эти оладьи и пошли в Котовск. Она в дороге достает яички, пышки закусить, а мне свои оладьи доставать неудобно – они все черные. Из Котовска поехали на поезде, билет стоил 15 копеек. Это был май 1942 года. Приехала я к бабушке – она наварила ячневую кашу, и я объелась, плохо было. Бабушка меня прописала, и мне дали паспорт. Я ей помогала по дому, питались по карточкам – 250 грамм хлеба.

Но в июне 1942 г. приходит уличный комитет и говорит: «Бабушка, что у тебя за девушка живет?». Она говорит: «Внучка». Они: «А она работает?». Бабушка: «Нет». Уличный комитет: «Если не поступит работать, то угоним ее окопы копать». А бабушка боялась и мне говорит: «Иди поступать». И я пошла с подружкой в «Ревтруд» работу искать. А там висит объявление: «Требуются токаря и слесаря – с семилеткой, формовщики – с 4 классами, разнорабочие». Мы думаем: «Что это за формовщики?» И пошли в отдел кадров. Отдали паспорта, а нам было по 17 лет. Начальник отдела кадров говорит: «Пишите заявления», а мы не можем. Тогда написала секретарша, а нас отправили к мастеру Дудкину. Нас поставили учениками.

Формовали тормозные колодки, а опоки тяжелые – чугунные да еще набитые землей. Там я проработала 3-4 месяца, а затем меня сняли в «земледелку», где я проработала 20 лет, а потом еще 8 лет до пенсии на выбойке. И на пенсию ушла в 45 лет в 1970 году. Ишачили, как ишаки, по 12 часов. Было всего две смены: или с 7 утра до 7 вечера, или с 7 вечера до 7 утра. И так всю войну, без выходных и отпусков. Народ кипел. Мы носили на носилках облицовочный состав на формовку и таскали масляный состав для стержней. Эти стержни – для «Катюш». Надо было засыпать в машину песок и залить восемь литров подсолнечного масла. А лаборантка следила, чтобы не унесли масло, так как если его не долить, то стержни будут крошиться, рассыпаться. А выльешь масло, на дне ведра все равно набежит немного поддонков. И когда сядешь обедать, то хлеб и картошку макали в растительное масло. Со мной на пару работала еврейка – Антонина Спивак, мы с ней вместе носили носилки. Хорошая женщина, только очень любила лук и чеснок и обижалась, когда на нее еврейкой обзывались. И еще был инженер-еврей – Уманский Борис Харитонович, тоже хороший, только умер рано, а жена у него врач была. Мужиков позабирали на фронт, а на шестерых наложили «бронь» – они работали на станках.

В войну давали карточки на хлеб, т.к. мы работали в литейном, то нам давали по килограмму. И в столовой кормили: крапивные щи, перловую кашу, иногда были щи из листов свеклы или капусты.

Бомбежка начнется – свет отключат, темь, все мечутся, бегают, кричат, а он бьет, бьет. Особенно по вокзалу бил. Пустит фонари – как день. Много бомб не разрывалось – их потом выкапывали. Перед бомбежкой объясняли по радио: «Воздушная тревога!».

В 1942 г. в конце июня была самая сильная бомбежка – с 9 вечера до трех ночи бомбил. А в 1945 г. смотрим – идут с гармонью, кто пляшет, кто песни поет. И говорят: «Товарищи, война окончилась!». Все бросили работу и пошли на митинг, на площадь Ленина. […]*.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Фонозапись.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в предвоенные и послевоенные годы.

№ 16
Воспоминания Н.М. Сивковой, 1928 года рождения*
1993 г.

В войну мне было 13 лет. Но я отлично помню рев самолетов над Тамбовом. Помню, одна бомба упала в зрительный зал кукольного театра, и мы с девчонками бегали смотреть, какая страшная яма там образовалась. Помню, как отца провожали на фронт (это было в 1942 году), он сразу попал под Сталинград. Позже помню, как мы с подружками гасили фугасные бомбы на крышах.

Когда отца взяли на фронт с завода «Ревтруд», то мать встала за его станок и сутками не приходила домой, а за мной и двумя сестренками присматривала слепая 80-летняя бабулька. Чувство военного голода до сих пор хорошо помню. Есть всегда хотелось. Мама поменяла все вещи на продукты на рынке. Однажды пришло письмо, что дядя находится в госпитале недалеко от Тамбова, под Липецком. Мать насушила хлеба и поехала его проведать. Приехала в госпиталь, а их оттуда уже вывезли, т.к. этот госпиталь бомбили. Мать эти сухари раздала беженцам на вокзале. Домой она добиралась много суток, и помню ее опухшие ноги, она еле сняла валенки. Плач матери и сейчас помню.

В школу мы ходили. Учебников не было у нас, один был у учительницы. Но уроки все равно задавали, и мы их выполняли. А делали их так: обычно собирались у кого-нибудь дома, у кого была керосиновая лампа, а не коптилка.

Я была ответственной по улице за затемнение (ул. Куйбышева). Чуть-чуть начинает темнеть, я захожу в каждый дом и предупреждаю, чтобы свет не зажигали. А вечером специально делала пробежку по улице, увижу, где свет и говорила: «Зачем зажгли? Немцы бомбить будут».

Я очень быстро научилась вязать. Мама ходила в деревню, меняла вещи на шерсть. Носки в основном дарили. Делали это так: приготовили незатейливый концерт, идем в госпиталь, выступаем перед ранеными, а потом стараемся всем хоть что-нибудь подарить.

А сколько писем я написала за раненых! У одного раненого уже собственные пальцы начинали шевелиться, мог бы и сам написать, а он до того привык ко мне и говорил: «Дочка, уж больно у тебя хорошо получается, напиши». А сколько полов я перемыла… Доски были крашеные, вода холодная. Бывало, мою, а в глазах темно. Сколько раз в обморок падала от этого мытья.

А домой приносила бинты, мы их стирали и кипятили без мыла, добавляли золу. Все это мы делали ночами.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Подлинник.
_________________________________
* Запись произведена М. Паниной, ученицей ср. школы № 23 г. Тамбова.

№ 17
Из воспоминаний Р.В. Ильиной, 1925 года рождения, жительницы г. Мичуринска, о военных годах
1992 г.

[…]*. В 1934 г. я пошла в школу, она находилась очень далеко от дома. Для этого случая скопили денег и купили мне ботинки, сатиновое платье для лета и фланелевое для зимы. Форму школьную мне мама сшила из своего старого костюма. Школьную сумку смастерила мне бабушка. Книги давали нам в школе бесплатно. Два класса училась в Углянской школе № 4, затем построили новую школу, недалеко от моего дома. С 4-го класса мы каждый год сдавали экзамены.

В эту школу устроилась работать моя мама – уборщицей. В семье появился постоянный заработок, но мама не прекращала подрабатывать, и я ей стала помогать. К тому же в школе нас кормили бесплатно обедами: суп гороховый, вермишелевый и кусочек хлеба, посыпанный сахаром. В этой школе я закончила 7 классов – это был 41 год. 7 июня выдали свидетельство об окончании школы, и я подала документы в медучилище. Но учиться мне там не пришлось.

22 июня мы с сестрой с утра пошли в парикмахерскую, было около 10 часов утра, и вдруг по радио объявляют: «Война!». Мы услышали продолжительные гудки, звон церковных колоколов. На улице все кричали, кругом паника. Я поспешила домой, мамы дома не было. Она ушла на митинг. Пришла она около 3 часов. Она сказал, что велели заклеивать окна крест-накрест, если вдруг начнется бомбежка, чтобы не вылетали стекла. Около дома заставляли рыть яму, чтобы в случае нападения немцев прятаться там.

Документы из училища мне пришлось забрать – настояла мама. Боялась, что меня в качестве медсестры заберут на фронт. Поэтому я подала документы в железнодорожное училище. Сразу нас приняли в комсомол. Я была в группе девушек слесарей-инструментальщиков. Во время учебы куда нас только не посылали: гоняли рыть окопы, ходили на разгрузку раненых из вагонов, в госпиталях чистили картошку, для раненых пели песни, плясали, писали письма на фронт.

Однажды на танцах мы услышали военную тревогу, немцы бомбили вокзал, были разрушены привокзальные дома. Утром, когда я шла мимо, там было много народу, все кричали, валялись руки, ноги. С тех пор я не стала ходить ночью, мама мне запретила. Да и вся молодежь утихла, город вечером становился пустынным. Через несколько дней бомбили элеватор, мы все собирались в чулане и сидели в одной кучке.

В течение всей войны мы испытывали страшную нужду. Одежды, обуви не хватало. Еду стали давать по карточкам (до 1947 г.). Чтобы получить еду по карточкам, занимали очередь с вечера. Стали есть крапиву, лебеду, экономили на всем. Суп варили из трех картошек и лука. Мяса не было. Терли картошку, из крахмала делали лапшу, а из выжимок пекли оладья. Тушили свеклу, ели брюкву, жевали жмых. Я очень любила гороховый кисель, который готовила моя тетка.

В 1943 г. меня выпустили из училища в вагонное депо станции Кочетовка. По профессии я не работала. Моя основная работа стала – возить еду рабочим. В 1944 г. меня послали на курсы осмотрщиков вагонов. По окончании этих курсов я стала работать осмотрщиком вагонов на станции Кочетовка. Я получала 1500-2000 рублей, буханка хлеба стоила 200 рублей. Деньги, которые получала, отдавала маме. Мы стали вдоволь есть хлеб.

Перед началом работы была планерка, где всегда говорили о ситуации в стране, т.е. о войне, что наши войска заняли, куда продвинулись, в каком положении находятся наши враги-немцы. По радио также постоянно сообщали о войне, и поэтому мы слушали новости по радио каждый день.

Дисциплина на работе была очень строгая, беспрекословное подчинение во всем. Висел плакат: «Приказ начальника – закон для подчиненного. Он должен быть исполнен точно в срок». Дежурили через сутки. Зимой приходилось даже работать по двое суток, особенно тогда, когда был сильный снегопад, т.к. железнодорожные линии заметало, а нам приходилось их расчищать.

1945 год был, с одной стороны, тяжелым годом, т.к. голод продолжался, но с другой стороны – приближение победы, об этом говорили все.
9 мая в 4 часа утра передали по радио: «Победа!». Нашей радости не было предела, с войны мы никого не ждали, т.к. брат и отец умерли еще до войны. Вечером был салют, кто-то веселился, плясал, а кто-то плакал, не дождавшись живыми своих сыновей, мужей, братьев. […]*.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.

__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в предвоенные и послевоенные годы.