№ 14
Из воспоминаний З.В. Дружининой, 1923 года рождения
1992 г.

Семья наша состояла из 6 человек. Отец – Игнатьев Владимир Лукич, 1892 г. рождения. Мать – Игнатьева Александра Александровна, 1898 г. рождения. В семье было четверо детей – 2 сына и 2 дочери. […]*. Работал в семье один отец: вначале в ремесленном училище № 2 старшим бухгалтером, затем на фабрике «Красный пищевик» старшим экономистом. Мать несколько лет работала в библиотеке, затем ушла и стала воспитывать детей.

Семья была среднего достатка – не голодали, но и разносолов не ели. Мясо было, но не каждый день, зато часто была колбаса. Каждое воскресенье мама обязательно пекла пироги. Еще мы всегда держали одну свинью для себя и сами коптили окорока. Сладкое ели нечасто, но на улице стояли лотки со сладостями и мороженым, и родители иногда давали немного денег. Продукты были тогда не такие как сейчас: хлеб большой, вкусный – никаких пирогов не надо, да и молоко, колбаса – все было настоящее.

В школу ходили в сатиновой форме и сатиновом фартуке. Зимой носили овчинные сапоги с галошами. Их шил частный мастер на ул. Кронштадтской. А в грязь носили резиновые ботики. Свои первые туфли я получила на выпускной вечер в 1941 г. Они были белые, брезентовые и казались мне необыкновенной роскошью. Сначала они были белые, а потом я их покрасила черным кремом – и получились черные «кожаные». У меня было всего одно выходное платье – мамино свадебное, его перекрасили в вишневый цвет, и я одевала его по торжественным случаям.

Смутно помню голод 1933 г. Сильно голодали, ели жмых, траву и какие-то горькие темные лепешки. Хлеба почти не было. И от голода умер дедушка.

Праздники мы всегда отмечали тихо, в кругу семьи, никого не приглашали. Всегда отмечали Пасху и Рождество – мама была сильно верующей.

10 классов я закончила в 1941 г. Всех мальчишек сразу забрали и отправили вначале на курсы, а затем на фронт. Из моего класса никто не вернулся. Мобилизовывали и девушек в зенитчицы. Меня тоже хотели, да я не прошла по здоровью, т.к. в детстве болела малярией и получила осложнение на сердце. Мобилизовывали машинисток. Одна моя знакомая работала при штабе и получила «звезду» , а сама живых немцев не видела.

Во время войны я окончила шестимесячные бухгалтерские курсы и работала в ФЗО. Имела рабочую карточку. По ней полагалось 200 гр. хлеба на день, крупа и еще чего-то. А по нерабочим карточкам получали еще меньше. Было голодно.

Постоянно брали рыть окопы. Посылали на несколько дней. Рыли там, где сейчас тюрьма, или в Покрово-Пригородном. Некоторых направляли рыть окопы на длительное время в прифронтовую полосу. Однажды шел сильный дождь, а нам нужно было рыть окопы там, где тюрьма. Мы с подружкой Валей пошли копать, а никто кроме нас не пришел. Но мы боялись, ведь раньше-то было строго – за опоздание сажали. Дождь был проливной, всю землю развезло, но мы все равно стали копать свой участок (у каждого был свой участок), а когда сделали, долго не могли выбраться из ямы, думали, что в ней будем ночевать.

Зимой давали тяжелый лом и кирку. Очень было трудно. Но на производстве было еще труднее. А некоторые жили неплохо – спекулировали. Наши соседи торговали пышками на базаре – откуда они муку брали? Сахар покупали кусочками, как сладость.

Часто бомбили, я очень боялась бомбежек. Как только передавали воздушную тревогу, я хватала маленькую сестренку и ползком пробиралась в погреб. А папа наоборот – всегда выйдет за калитку и смотрит, как бомбят. Как-то брат Саша вместо школы поехал в Котовск собирать гильзы (Котовск очень часто бомбили). Когда отец узнал, брату здорово попало. Однажды я была в театре, и тут началась бомбежка. Домой я бежала бегом и боялась – вдруг приду, а дома уже нет. Но бомбы часто не взрывались, просто уходили в землю и все.

Брат Леша в 1942 году ушел на фронт добровольцем. У нас от фронта никто не отклонялся, мне такие случаи неизвестны. Вскоре Леша был серьезно ранен в ногу и демобилизован. Один мой друг попал на фронт, был ранен, приехал домой и очень не хотел возвращаться обратно, все говорил: «Если я опять туда поеду, то я не вернусь». Так и получилось. Другого моего знакомого взяли в плен, долго он там был. После войны его из-за этого так в партию и не приняли, а ему очень хотелось.

Много людей погибло. Да на нашей улице кто погиб, кто пропал без вести, кто в плену был. Моих ровесников почти не осталось – их молоденьких всех поубивало. Мой будущий муж не был на фронте, у него была сильная близорукость, да и «Ревтруд» давал бронь. Тогда «Ревтруд», «Комсомолец» всем давали бронь.

Сталина мы очень любили, так нас воспитали. Верили, что он нас выведет. Еще очень я любила Ворошилова. У меня был его портрет, и очень он мне там нравился. Мы верили всему. Все думали одинаково, да и попробовали бы они тогда сказать то, что сейчас говорят.

День Победы запомнился как очень радостный, солнечный, светлый день. Все вышли гулять на площадь Ленина, были очень счастливы. […]**.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.
__________________________________
* Опущены сведения о братьях и сестре.
** То же воспоминания о жизни в послевоенные годы.

№ 15
Из воспоминаний В.К. Лыткиной, 1925 года рождения
1994 г.

[…]*. Мне было 16 лет, и пошла я в мае 1941 г. на трактористов учиться, чтобы хоть хлеб есть. Трактор загудит, а я от страха кричу. Окончила учиться, и осенью назначили пахать. А мне бригадир сказал, что я буду плуга чистить. Я расплакалась, потому что их не кормят, а трактористов кормят, а потом из зарплаты за еду вычитали. А плугочистов не кормили.

Так я и работала в колхозе: и полола вручную, и свяслы сучила, и снопы ставила. Комбайн у нас даже в колхозе был. Ходила на ток, сеяли, веяли. Огород у нас был – картошку сажали, огурцы, капусту, свеклу, ими зиму прокормились. Весна началась, а есть уже нечего – ходили по полю собирали мерзлую картошку и из нее картошечные оладьи пекли. Но тут одна женщина, Катя, пошла в Тамбов, и я с ней, так как есть нечего. Взяла эти оладьи и пошли в Котовск. Она в дороге достает яички, пышки закусить, а мне свои оладьи доставать неудобно – они все черные. Из Котовска поехали на поезде, билет стоил 15 копеек. Это был май 1942 года. Приехала я к бабушке – она наварила ячневую кашу, и я объелась, плохо было. Бабушка меня прописала, и мне дали паспорт. Я ей помогала по дому, питались по карточкам – 250 грамм хлеба.

Но в июне 1942 г. приходит уличный комитет и говорит: «Бабушка, что у тебя за девушка живет?». Она говорит: «Внучка». Они: «А она работает?». Бабушка: «Нет». Уличный комитет: «Если не поступит работать, то угоним ее окопы копать». А бабушка боялась и мне говорит: «Иди поступать». И я пошла с подружкой в «Ревтруд» работу искать. А там висит объявление: «Требуются токаря и слесаря – с семилеткой, формовщики – с 4 классами, разнорабочие». Мы думаем: «Что это за формовщики?» И пошли в отдел кадров. Отдали паспорта, а нам было по 17 лет. Начальник отдела кадров говорит: «Пишите заявления», а мы не можем. Тогда написала секретарша, а нас отправили к мастеру Дудкину. Нас поставили учениками.

Формовали тормозные колодки, а опоки тяжелые – чугунные да еще набитые землей. Там я проработала 3-4 месяца, а затем меня сняли в «земледелку», где я проработала 20 лет, а потом еще 8 лет до пенсии на выбойке. И на пенсию ушла в 45 лет в 1970 году. Ишачили, как ишаки, по 12 часов. Было всего две смены: или с 7 утра до 7 вечера, или с 7 вечера до 7 утра. И так всю войну, без выходных и отпусков. Народ кипел. Мы носили на носилках облицовочный состав на формовку и таскали масляный состав для стержней. Эти стержни – для «Катюш». Надо было засыпать в машину песок и залить восемь литров подсолнечного масла. А лаборантка следила, чтобы не унесли масло, так как если его не долить, то стержни будут крошиться, рассыпаться. А выльешь масло, на дне ведра все равно набежит немного поддонков. И когда сядешь обедать, то хлеб и картошку макали в растительное масло. Со мной на пару работала еврейка – Антонина Спивак, мы с ней вместе носили носилки. Хорошая женщина, только очень любила лук и чеснок и обижалась, когда на нее еврейкой обзывались. И еще был инженер-еврей – Уманский Борис Харитонович, тоже хороший, только умер рано, а жена у него врач была. Мужиков позабирали на фронт, а на шестерых наложили «бронь» – они работали на станках.

В войну давали карточки на хлеб, т.к. мы работали в литейном, то нам давали по килограмму. И в столовой кормили: крапивные щи, перловую кашу, иногда были щи из листов свеклы или капусты.

Бомбежка начнется – свет отключат, темь, все мечутся, бегают, кричат, а он бьет, бьет. Особенно по вокзалу бил. Пустит фонари – как день. Много бомб не разрывалось – их потом выкапывали. Перед бомбежкой объясняли по радио: «Воздушная тревога!».

В 1942 г. в конце июня была самая сильная бомбежка – с 9 вечера до трех ночи бомбил. А в 1945 г. смотрим – идут с гармонью, кто пляшет, кто песни поет. И говорят: «Товарищи, война окончилась!». Все бросили работу и пошли на митинг, на площадь Ленина. […]*.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Фонозапись.
__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в предвоенные и послевоенные годы.

№ 16
Воспоминания Н.М. Сивковой, 1928 года рождения*
1993 г.

В войну мне было 13 лет. Но я отлично помню рев самолетов над Тамбовом. Помню, одна бомба упала в зрительный зал кукольного театра, и мы с девчонками бегали смотреть, какая страшная яма там образовалась. Помню, как отца провожали на фронт (это было в 1942 году), он сразу попал под Сталинград. Позже помню, как мы с подружками гасили фугасные бомбы на крышах.

Когда отца взяли на фронт с завода «Ревтруд», то мать встала за его станок и сутками не приходила домой, а за мной и двумя сестренками присматривала слепая 80-летняя бабулька. Чувство военного голода до сих пор хорошо помню. Есть всегда хотелось. Мама поменяла все вещи на продукты на рынке. Однажды пришло письмо, что дядя находится в госпитале недалеко от Тамбова, под Липецком. Мать насушила хлеба и поехала его проведать. Приехала в госпиталь, а их оттуда уже вывезли, т.к. этот госпиталь бомбили. Мать эти сухари раздала беженцам на вокзале. Домой она добиралась много суток, и помню ее опухшие ноги, она еле сняла валенки. Плач матери и сейчас помню.

В школу мы ходили. Учебников не было у нас, один был у учительницы. Но уроки все равно задавали, и мы их выполняли. А делали их так: обычно собирались у кого-нибудь дома, у кого была керосиновая лампа, а не коптилка.

Я была ответственной по улице за затемнение (ул. Куйбышева). Чуть-чуть начинает темнеть, я захожу в каждый дом и предупреждаю, чтобы свет не зажигали. А вечером специально делала пробежку по улице, увижу, где свет и говорила: «Зачем зажгли? Немцы бомбить будут».

Я очень быстро научилась вязать. Мама ходила в деревню, меняла вещи на шерсть. Носки в основном дарили. Делали это так: приготовили незатейливый концерт, идем в госпиталь, выступаем перед ранеными, а потом стараемся всем хоть что-нибудь подарить.

А сколько писем я написала за раненых! У одного раненого уже собственные пальцы начинали шевелиться, мог бы и сам написать, а он до того привык ко мне и говорил: «Дочка, уж больно у тебя хорошо получается, напиши». А сколько полов я перемыла… Доски были крашеные, вода холодная. Бывало, мою, а в глазах темно. Сколько раз в обморок падала от этого мытья.

А домой приносила бинты, мы их стирали и кипятили без мыла, добавляли золу. Все это мы делали ночами.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Подлинник.
_________________________________
* Запись произведена М. Паниной, ученицей ср. школы № 23 г. Тамбова.

№ 17
Из воспоминаний Р.В. Ильиной, 1925 года рождения, жительницы г. Мичуринска, о военных годах
1992 г.

[…]*. В 1934 г. я пошла в школу, она находилась очень далеко от дома. Для этого случая скопили денег и купили мне ботинки, сатиновое платье для лета и фланелевое для зимы. Форму школьную мне мама сшила из своего старого костюма. Школьную сумку смастерила мне бабушка. Книги давали нам в школе бесплатно. Два класса училась в Углянской школе № 4, затем построили новую школу, недалеко от моего дома. С 4-го класса мы каждый год сдавали экзамены.

В эту школу устроилась работать моя мама – уборщицей. В семье появился постоянный заработок, но мама не прекращала подрабатывать, и я ей стала помогать. К тому же в школе нас кормили бесплатно обедами: суп гороховый, вермишелевый и кусочек хлеба, посыпанный сахаром. В этой школе я закончила 7 классов – это был 41 год. 7 июня выдали свидетельство об окончании школы, и я подала документы в медучилище. Но учиться мне там не пришлось.

22 июня мы с сестрой с утра пошли в парикмахерскую, было около 10 часов утра, и вдруг по радио объявляют: «Война!». Мы услышали продолжительные гудки, звон церковных колоколов. На улице все кричали, кругом паника. Я поспешила домой, мамы дома не было. Она ушла на митинг. Пришла она около 3 часов. Она сказал, что велели заклеивать окна крест-накрест, если вдруг начнется бомбежка, чтобы не вылетали стекла. Около дома заставляли рыть яму, чтобы в случае нападения немцев прятаться там.

Документы из училища мне пришлось забрать – настояла мама. Боялась, что меня в качестве медсестры заберут на фронт. Поэтому я подала документы в железнодорожное училище. Сразу нас приняли в комсомол. Я была в группе девушек слесарей-инструментальщиков. Во время учебы куда нас только не посылали: гоняли рыть окопы, ходили на разгрузку раненых из вагонов, в госпиталях чистили картошку, для раненых пели песни, плясали, писали письма на фронт.

Однажды на танцах мы услышали военную тревогу, немцы бомбили вокзал, были разрушены привокзальные дома. Утром, когда я шла мимо, там было много народу, все кричали, валялись руки, ноги. С тех пор я не стала ходить ночью, мама мне запретила. Да и вся молодежь утихла, город вечером становился пустынным. Через несколько дней бомбили элеватор, мы все собирались в чулане и сидели в одной кучке.

В течение всей войны мы испытывали страшную нужду. Одежды, обуви не хватало. Еду стали давать по карточкам (до 1947 г.). Чтобы получить еду по карточкам, занимали очередь с вечера. Стали есть крапиву, лебеду, экономили на всем. Суп варили из трех картошек и лука. Мяса не было. Терли картошку, из крахмала делали лапшу, а из выжимок пекли оладья. Тушили свеклу, ели брюкву, жевали жмых. Я очень любила гороховый кисель, который готовила моя тетка.

В 1943 г. меня выпустили из училища в вагонное депо станции Кочетовка. По профессии я не работала. Моя основная работа стала – возить еду рабочим. В 1944 г. меня послали на курсы осмотрщиков вагонов. По окончании этих курсов я стала работать осмотрщиком вагонов на станции Кочетовка. Я получала 1500-2000 рублей, буханка хлеба стоила 200 рублей. Деньги, которые получала, отдавала маме. Мы стали вдоволь есть хлеб.

Перед началом работы была планерка, где всегда говорили о ситуации в стране, т.е. о войне, что наши войска заняли, куда продвинулись, в каком положении находятся наши враги-немцы. По радио также постоянно сообщали о войне, и поэтому мы слушали новости по радио каждый день.

Дисциплина на работе была очень строгая, беспрекословное подчинение во всем. Висел плакат: «Приказ начальника – закон для подчиненного. Он должен быть исполнен точно в срок». Дежурили через сутки. Зимой приходилось даже работать по двое суток, особенно тогда, когда был сильный снегопад, т.к. железнодорожные линии заметало, а нам приходилось их расчищать.

1945 год был, с одной стороны, тяжелым годом, т.к. голод продолжался, но с другой стороны – приближение победы, об этом говорили все.
9 мая в 4 часа утра передали по радио: «Победа!». Нашей радости не было предела, с войны мы никого не ждали, т.к. брат и отец умерли еще до войны. Вечером был салют, кто-то веселился, плясал, а кто-то плакал, не дождавшись живыми своих сыновей, мужей, братьев. […]*.

Личный архив В.Л. Дьячкова. Автограф.

__________________________________
* Опущены воспоминания о жизни в предвоенные и послевоенные годы.