Микеланджело, когда ему было 90 лет, говорил, что наконец-то он только начал понимать скульптуру. Это слова титана… Поэтому я считаю, что, год за годом работая, достигая чего-то, все время учусь. И в этой учебе проходит моя жизнь.

К.Я. Малофеев

Письмо авиаконструктора, доктора технических наук, Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинских и Ленинской премий, заслуженного деятеля науки и техники РСФСР С.М. Егера, К.Я. Малофееву с поздравлениями в связи с открытием персональной выставки скульптора

31 января 1984 г.
Москва

Уважаемый Константин Яковлевич!

Сердечно поздравляю Вас с открытием выставки Ваших произведений и искренне надеюсь, что она будет пользоваться заслуженным вниманием посетителей.

К сожалению, я не смогу быть на этой выставке, так как 7 февраля начинается второй семестр учебы в институте, и я начинаю читать свой курс «Проектирование самолетов». Заменить меня на первых лекциях невозможно.

Искренне уважающий Вас,

С.М. Егер,
Герой Соц. Труда, лауреат Ленинской и Гос. премий,
заслуженный деятель науки и техники РСФСР,
доктор технических наук, профессор

P.S. Это к тому, что, может быть, на Вашей выставке будет и мой скульптурный портрет.

Один из моих коллег рассказал мне, что на художественной выставке в одном из приволжских областных городов он видел мой скульптурный портрет, и очень хорошо сделанный. Это Ваша работа?

ГАСПИТО. Ф. Р-9046. Оп. 1. Д. 84. Л. 1. Автограф.

Отзывы посетителей о персональной выставке К.Я. Малофеева, посвященной 50-летию со дня рождения скульптораПерсональная выставка К.Я. Малофеева открылась
10 февраля 1984 г. в Тамбовской областной
картинной галерее. На ней экспонировалась
60 скульптурных работ.

11 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Позвольте мне так Вас называть, хотя я никогда не видела Ваше лицо, но сегодня для меня большой праздник – я увидела в Ваших работах лицо Скульптора. Я сама очень люблю скульптуру, чисто по-любительски делаю чеканки и барельефы, кукол и прочее, но здесь я получила титанический урок от гениального скульптора, гениального своим титаническим творческим трудом!

Вам доступно не только понять душу создаваемого образа, но дать ему второе дыханье, воплотить в непокорном материале, выразить его суть. Образы, создаваемые Вами, как живые: Рахманинов, его руки и нахмуренный лоб, как будто извлекают откуда-то из глубин серьезную, прелестную музыку души; Дзержинский, слившийся воедино с его железной волей и образом, который Вы создали, – гениально; Чкалов, устремившийся в небо со стартовой площадки к подвигу; просветитель Державин, видящий будущее нашего города; портрет народного артиста Марина, где показано благородство его таланта и беззаветное служение ему; портрет Никифорова, историка нашего города, непоседливого собирателя исторических сведений о г. Тамбове, чудесного лектора, мастера рассказа; скульптурный портрет матери, покорной, будто прислушивающейся, не грозит ли сыновьям ее горе, и не нужна ли помощь. Здесь и обобщение любви матери всех матерей…

За 50 лет своей работы, отмечая юбилейную дату, Вы показали высокое искусство, достойное эстетического наслаждения, которое будет жить вечно в нашей памяти, значит, вечна и жизнь Ваша, как Вселенная и вечность.

Разрешите от всей души пожелать Вам самого крепкого кавказского здоровья, долгих лет жизни, чтоб не слабел дух и руки, чтобы поражали они еще большими прекрасными скульптурными произведениями.

С юбилеем Вас, дорогой Константин Яковлевич!

М. Исаева,
г. Тамбов

11 февраля 1984 г.

Уважаемый т. Малофеев К.Я.!

С большим удовольствием осмотрел Вашу выставку.

Не могу подобрать слов, чтобы оценить Ваш талант и трудолюбие. Хотя у Вас еще нет звания, но Вы действительный народный художник, большой мастер, и все Ваши работы говорят, что Вы Большой и Добрый человек!

Я видел много выставок, в том числе музея восковых фигур в Гамбурге и Мадам Тюссо, но Ваша выставка впечатляет.

Не зная Вас, я проникся к Вам искренним чувством доброжелательности, после Вашей выставки чувствуешь себя маленьким человеком, так все впечатляет!

Желаю Вам счастливого пятидесятилетия, еще больших творческих удач на радость нам, простым людям.

С искренним уважением

С.М. Чернов, капитан дальнего плавания,
ныне директор рыбхоза «Карай» Инжавинского района

Р.S. Буду искренне рад, если Вы сочтете удобным для Вас отдохнуть в наших краях.

12 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Сегодня я первый раз пришла с мамой в картинную галерею. Мне очень понравились Ваши работы, особенно мне понравились скульптуры Дзержинского, Чкалова, Буденного, Ленина. Именно такими они мне казались. Спасибо Вам за Ваш труд!

Наташа Анкудимова,
3 «Г» класс, школа № 28

19 февраля 1984 г.

Константин Яковлевич!

Мы очень Вам признательны за Ваши работы. Неужели это все можно сделать одному человеку? Мы как будто побывали в другом мире. Желаем от всей души Вам успехов в Вашей дальнейшей работе.

Семья Краснобаевых

19 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

По-моему, Вам наиболее удаются портреты людей, живущих необыкновенно интенсивной внутренней жизнью. Их одухотворенность, их высокие жизненные запросы Вам необыкновенно близки и понятны, поэтому как живые у Вас Рахманинов, Боратынский, Лунин.

Большое спасибо.

Свешникова О.Н.,
инженер

20 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

«Познакомилась» с Вами давно – в музее истории медицины… Ваша работа в театре им. Луначарского, посвященная памяти артистов театра, погибших в годы войны, покорила меня окончательно. И вот увидела наконец другие Ваши работы…

Спасибо Вам за щедрый талант для людей, за радость «общения» с искусством, за добрые минуты в этом зале…

[Подпись неразборчива]

22 февраля 1984 г.

Не хочется уходить от Ваших талантливых работ.

Поклон Вашим рукам.

М. Кубанева

22 февраля 1984 г.

С большим удовольствием мы осмотрели выставку Ваших работ, уважаемый Константин Яковлевич!

Благодарим Вас за огромный труд, через который Вы людям приносите радость… Нам, как людям искусства, известно то состояние, когда по реакции зала, в котором мы выступаем, публика восторженно воспринимает наш труд. Это большое счастье. Своим трудом Вы доставили нам истинное удовольствие, за что мы Вас еще раз благодарим!

Дирижер ансамбля песни и пляски СА «Красная Звезда»
[Подпись неразборчива]
Солист ансамбля [Ручков]

25 февраля 1984 г.

Очень хорошее и светлое чувство осталось у нас от посещения выставки скульптора Константина Яковлевича Малофеева. В работах Малофеева сразу бросается в глаза и восхищает любовь к людям. В каждой скульптуре дышит человек с его особенностями характера и профессии. Как-то физически ощущаешь сердечную щедрость и мастерство Константина Яковлевича.

Сразу видно, что Константин Яковлевич влюблен в свою профессию, работает самозабвенно, с большой творческой отдачей, с непрестанным поиском новых смелых решений. Именно поэтому его работы приносят большую радость людям.

Бушева А.П., старший преподаватель ТФ МГИК
Козляков В.В, старший преподаватель ТФ МГИК
Гаврилов П.Ф., пенсионер

26 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Позвольте искренне поздравить Вас с 50-летием и пожелать Вам крепкого здоровья, творческого долголетия и большого счастья!

С интересом посмотрели Вашу выставку. Восхищены Вашим талантом и титаническим трудом. Воистину Вы – Народный художник. Гордимся тем, что живем в одном городе с таким необыкновенным человеком!

Болдырева Л.Е., ст. преподаватель ТФ МГИК
Нарвит Л.К., преподаватель ДМШ № 2

26 февраля 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Поздравляем Вас с 50-летием и от всего сердца желаем Вам дальнейших творческих успехов.

С трепетом и огромным восторгом посмотрели Вашу выставку. Безгранично благодарны Вам за огромный титанический, благородный, навеки остающийся в сердцах людей труд. Мы рады и горды тем, что на нашей Тамбовской земле появился настоящий народный художник, прославляющий родную землю. Желаем Вас крепкого здоровья, семейного благополучия, неиссякаемой энергии для создания прекрасных творений.

Семья Головиных

29 февраля 1984 г.

Константин Яковлевич!

А я одна из тех немногих, которым выпало счастье не только видеть, но чувствовать Ваше искусство, участвовать в нем, помогать Вам!

Спасибо Вам за это!

Та самая «Люда»

3 марта 1984 г.

Получила огромное эстетическое наслаждение. Для меня было неожиданным приятным открытием знакомство со скульптурными произведениями чрезвычайно талантливого художника – скульптора Константина Малофеева. До сих пор мне было неизвестно, что в Тамбове живет и творит такой способный, простой, без громких титулов человек – Малофеев К.

Благодарю за выставку. Это большой подарок жителям г. Тамбова. Сожалею, что нет возможности познакомиться с его биографией.

Пенсионер, инженер Орлова

4 марта 1984 г.

Талантлив и способен Костя.
Сюда приходим, словно в гости.
Без слов узнаем, кто есть кто.
Спасибо, Костя, Вам за то!

Огромный труд, освещенный талантом скульптора, помогает увековечить в скульптурах портреты великих и простых людей, тружеников нашей Родины! У нас есть кем и чем гордиться.

Спасибо за труд, за то, что у нас есть такие талантливые люди!

Выставка нравится всем.

Очень доволен ею мой внук Денис.

Л. Логинов,
г. Тамбов.

10 марта 1984 г.

Дорогой Костя!

Поздравляю тебя с пятидесятилетием и твоей персональной выставкой в его честь!!!

Так может творить только человек с большим талантом и к тому же большой душой. Еще раз приветствую тебя, мой дорогой Костя! Дай бог тебе долголетия и больших новых открытий в труднейшем деле творчества.

Пусть всегда тебе сопутствует теплое внимание со стороны людей и здоровье.

Твой всегда коллега Лев Гульшин,
г. Мичуринск

14 марта 1984 г.

С искренним уважением, восхищением, преклонением, почитанием к Вашему светлому таланту, к Вам, дорогой Константин Яковлевич.

Заслуженная артистка РСФСР В. Попова

17 марта 1984 г.

Дорогой Константин Яковлевич!

Посмотрела все Ваши работы. Это же целое явление, и не только для нашей области. Замечательны все работы, но «Рахманинов» – это действительно память его земли о нем, содеянная Вашими руками. Спасибо. Будьте здоровы и больших и долгих (!!!) Вам лет истинного творчества. Спасибо!

Председатель клуба «Оптимист» (художник-любитель) Веретенникова В.М.

25 марта 1984 г.

Спасибо скульптуру Малофееву за его огромный, красивый труд.

Все портреты очень характерны, ничто не повторяется.

Насонова

6 апреля 1984 г.

Большое спасибо за доставленное наслаждение от Ваших работ. За мастерское умение заставлять жить, казалось бы, мертвую материю.

Учительница [подпись неразборчива]

7 апреля 1984 г.

Однажды я случайно оказался в Жердевке и увидел монументальную работу памяти погибших воинов в Отечественной войне. Признаюсь откровенно, я завидую жердевцам, что у них такая, как мне кажется, самая емкая работа скульптора К.Я. Малофеева. Именно эта его работа привела меня на выставку. Хочется отметить, что во всех его работах сквозит большое взыскательное и очень трудолюбивое дарование. Здесь, в маленьком отклике, не скажешь всего, что заслуживают его работы. Достаточно подчеркнуть, сколько глубокой, сдержанно-женской мудрости изобразил автор в портрете своей матери. Как достоверно тонко отобразил он в портрете большую внутреннюю культуру художника Краснова и как психологически точно выполнил портрет космонавта Демина, говорящий о громадном запасе мужества, уверенности и человеческой цельности. Мне кажется, что выставка К.Я. Малофеева – это большое культурное событие в Тамбове, а сам автор ее, бесспорно, редкая гордость всего Тамбовского края, работы которого оставят очень значимый след во всей культуре советского народа.

Низкий поклон ему за его талант и проникновенную душу, без которой сам талант не выдал бы столь оригинального диапазона творчества. Громадное ему спасибо – так упрощенно говорят ему многие люди, и я тоже.

Балашов Г.А.,
литейщик, з-д «Аппарат»

11 апреля 1984 г.

Летом прошлого года с группой учителей школы № 5 гор. Тамбова я побывала в Ивановке. Там мы долго стояли у памятника С.В. Рахманинова, покоренные одухотворенностью гениального русского композитора и музыканта. Это была работа скульптора К.Я. Малофеева.

Теперь, на его персональной выставке, я испытала такое же восхищение от просмотренных его скульптур. Каждая работа неповторима, своеобразна, передает характер, настроение, волю и другие качества данного человека, имеет большое сходство с оригиналом. Опять я имела счастье встретить С.В. Рахманинова. Увиделась с Инночкой, моей бывшей соседкой (бюст «Нежность»).

Очень рада, что на Тамбовщине есть такие талантливые народные художники, как Малофеев К.Я. Большое спасибо ему за его труд. Здоровья ему и больших творческих удач на его поприще.

Рогожкина Т.Д., учитель школы № 5

Апрель 1984 г.

С удовольствием посмотрели выставку скульптора Малофеева К.Я. Как чудесно и радостно на душе, соприкасаясь с прекрасным.

Очень счастливы, что в родном Тамбове живет выдающийся художник-ваятель. Спасибо Вам за труд, за добро. Очень понравились работы в бронзе. Прекрасно! Прекрасно! И прекрасно!

[Подпись неразборчива]
г. Тамбов

Апрель 1984 г.

Дорогой Константин Яковлевич!

Называем дорогим потому, что Вы дороги нам как талантливый художник, скромный и добрый человек. На протяжении всего периода выставки нам посчастливилось любоваться прекрасными творениями, созданными Вашими золотыми руками. Изо дня в день мы видели восторженные лица посетителей пожилого и молодого возраста. Восхищаясь Вашими прекрасными работами скульптора, многие из них считают Вас воистину Народным художником.

Мы искренне радуемся вместе с ними и присоединяемся к их мнению.

Живите и здравствуйте долгие годы, дорогой Константин Яковлевич, на радость людям, во славу нашей Великой Советской Родины.

С искренним уважением,

смотрители зала советского искусства: Никитина
Баталова
Румянцева

Апрель 1984 г.

Уважаемый Константин Яковлевич!

Очень удивительно, что один человек столько мог сделать. Труд, терпение, еще раз труд. Талант, талантище. Успехов Вам, дорогой!

Пенсионерка [подпись неразборчива]

Апрель 1984 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Константин Яковлевич!

От всей души поздравляю Вас с 50-летним юбилеем, желаю Вам крепкого здоровья, кипучей энергии и незатухающего творческого огня. Выставка удалась на славу!

Не перестаю удивляться, сколько может один человек. Более двадцати памятников, один из лучших в Союзе «Вечный огонь», множество портретов, с которыми буквально ведешь душевный разговор. Хочется говорить о каждой Вашей работе много…

Каждому человеку хочется оставить след после себя. Вы на Тамбовщине, да не только на Тамбовщине, уже имеете самый заметный след, Вы самый счастливый человек. Желаю Вам еще большего счастья. Ваше счастье – это радость земляков и много прекрасных работ, которых мы жаждем видеть впредь. Спасибо Вам огромное! Вы художник, поистине работающий для народа.

С уважением,

Г. Юсупов
г. Тамбов

Апрель 1984 г.

Константин Яковлевич!

Сердечно поздравляю и с 50-летием, и с Выставкой (с большой буквы!). Если судить только по работам последних лет, то это лишь начало (ого!) еще какого пути. Вообще, прелесть. А за Верховых огромное спасибо! (Старик как живой, даже голос слышится).

Желаю новых творческих удач, здоровья и многих радостей.

Немцов

Апрель 1984 г.

Тамбову повезло с К.Я. Малофеевым. Талантище! Труженик! Психолог! Великолепны монументальные работы, посвященные Великой Отечественной войне. Спасибо!

Гуревич М.Я.
Хлынина А.П.

ГАСПИТО. Ф. Р-9046.Оп. 1. Д. 96. Л. 2, 3, 9, 11, 15, 16, 18, 20, 23, 25, 27, 31, 33, 39, 47-48 об., 63, 74, 79, 83, 88, 92, 94, 96, 111, 113, 117. Автографы.

Отзыв доктора сельскохозяйственных наук, профессора Е.С. Черненко о персональной выставке К.Я. Малофеева, посвященной 50-летию со дня рождения скульптораПерсональная выставка К.Я. Малофеева экспонировалась
в выставочном зале Дома-музея А.М. Герасимова
в г. Мичуринске в мае 1984 г. На выставке
было представлено 30 скульптурных работ.

4 мая 1984 г.

Выставка скульптора Константина Яковлевича Малофеева – большое и радостное событие для нас, мичуринцев. В прекрасном выставочном зале посетители знакомятся с талантливыми работами нашего замечательного земляка. И хотя здесь представлено далеко не все, что создано скульптором, но и эта часть производит неизгладимое впечатление. Константин Яковлевич свое творчество отдает благородному делу – увековечению замечательных людей нашей Родины.

Хочется сердечно пожелать талантливому скульптору дальнейших творческих свершений.

Может быть, пребывание в Мичуринске вдохновит Константина Яковлевича на создание скульптурных портретов известных плодоводов, живших и работавших в нашем городе.

Большое спасибо Вам за доставленную радость.

Е. Черненко,
доктор с/х наук, профессор,
зав. кафедрой ботаники
Мичуринского педагогического института

ГАСПИТО. Ф. Р-9046. Оп. 1. Д. 97. Л. 2. Автограф.

Из писем преподавателя Центра гражданской авиации стран – членов СЭВ, председателя «Клуба друзей Сент-Экзюпери», писателя Н.И. Яценко К.Я. Малофееву

30 декабря 1990 г.
г. Ульяновск

С новым 1991 годом!
Добрейший Константин Яковлевич!

Сегодня я получил Вашу посылку с бюстом Сент-Экзюпери. Это – чудо! Бюст прекрасный! Вы смогли передать в нем и схожесть, и все благородство этого Человека! Конечно же, нужно сделать этот (такой) настольный бюст в металле. Я этого очень хочу! Присланный Вами бюст навечно занял место на моем письменном столе! Вы преподнесли мне великолепный подарок к Новому году! Спасибо, спасибо, спасибо Вам!!!

Я продолжаю надеяться на нашу с Вами поездку во Францию. Недавно я написал письмо президенту общества «СССР–Франция» Игнатову Александру Васильевичу. В этом письме я конкретно предложил поездку во Францию трех человек: Вы, я и заслуженный художник РСФСР Лежнин И.В. (г. Ульяновск), чтобы подарить бюст и изображение Сент-Экзюпери, а я подарю экслибрисы. По телефону мне сообщили, что общество «СССР–Франция» ищет спонсора во Франции, который бы уплатил все расходы, связанные с нашей поездкой.

И еще я предложил экскурсию по местам, где жил Сент-Экзюпери: Лион, Марсель, Страсбург, Париж. Могу ли я сказать президенту общества «СССР–Франция», что Вы ему можете подарить такой же настольный бюст Сент-Экзюпери? Сколько экземпляров у Вас их сейчас? Сколько будет в металле? Могу выслать Вам книгу «Избранное» Сент-Экзюпери, 1987 г., Москва. Пишите, если у Вас нет этой книги, вышлю с удовольствием.

Шлю Вам свой новый экслибрис. Всего хорошего! Обнимаю.

Н. Яценко

ГАСПИТО. Ф. Р-9046.Оп. 1. Д. 117. Л. 1, 1 об. Автограф.

9 октября 1991 г.
г. Ульяновск

Дорогой Константин Яковлевич!

Я недавно вернулся домой из туристской поездки во Францию, где встречался и с членами общества друзей Сент-Экзюпери. Ездил, а точнее, летал я во Францию за свои деньги (путевка стоила 5000 рублей), и все же я решился полететь, чтобы установить связи с обществом друзей Сент-Экзюпери, и мне, кажется, это удалось. Среди тех, с кем я встречался, была и подруга Сент-Экзюпери, известная в нашей литературе под тремя псевдонимами: «Госпожа Н», «Пьер Шеврне» и «Элен Фролеан», а на самом деле ее имя: мадам Нелли де Вогюэ. По-моему, ей сейчас 75 лет, но выглядит она только на 50. Так вот, когда я подарил ей фото бюста Сент-Экзюпери Вашей работы, она воскликнула: «Кто это сделал? Он знал Сент-Экзюпери?» Я ответил, что скульптор Малофеев не знал Сент-Экзюпери.

«Но как он мог выполнить этот бюст – он точно отражает не только внешний облик, но и внутренний мир Экзюпери», – продолжала она. Я сказал, что Вы сделали бюст по фотографиям. Она продолжала удивляться и восхищаться. Все присутствующие поддержали дружно это восхищение.

Я говорю о бюсте, который Вы выполнили для будущего музея Сент-Экзюпери и который находится сейчас в Ульяновске. […]

Н. Яценко

ГАСПИТО. Ф. Р-9046. Оп. 1. Д. 85. Л. 6, 6 об. Автограф.

Из выступления заслуженного работника культуры РФ Н.И. Яценко на открытии Международного лингвокультурного центра Сент-Экзюпери при Ульяновском государственном университете

27 февраля 2012 г.
г. Ульяновск

…Самый дорогой для меня экспонат – это бронзовый [тонированный гипс] бюст Антуана де Сент-Экзюпери. Нелли де Вогюэ была готова заплатить за него любые деньги, но я не хотел его продавать.

http://ulpressa.ru

Из беседы ведущего архивиста ТОГБУ «ГАСПИТО» В.М. Смолиной с З.М. Малофеевой о муже К.Я. Малофееве

18 мая 2012 г.

– Как состоялось Ваше знакомство с Константином Яковлевичем?

– В этом году исполнилось 56 лет с тех пор, как мы с Костей познакомились. В [19]56 году, 1 мая, на демонстрации. Это был большой праздник: транспаранты, гармошки, оркестр. Около горсада шествие остановилось, там была импровизированная эстрада. И он пригласил меня на танец, потом спросил:

– Куда пойдем? Вы где сегодня встречаете 1 Мая?

– Да я не знаю, где. Нигде.

Потом он пригласил меня к своей девушке домой. Он дружил с этой девушкой, я об этом не знала. Костя «стоял» на квартире тогда у Федора [Балакина], они были ровесники. Все подумали, что я пришла с Федором, а Костя пришел с этой девушкой. Я разобиделась и убежала. И мы потерялись месяца на три-четыре. Потом все-таки нашлись. Это, видимо, судьба наша. Вот так мы три раза терялись, затем встретились в музыкальном училище на концерте. И тогда уже не расставались.

Расскажу, как Костя решил жениться на мне. Я была спортсменкой и выступала на «Спартаке» в спортивных соревнованиях. Он сказал своему товарищу:

– Если Зоя первая прибежит – я на ней женюсь.

Я прибежала первая, ему пришлось жениться. Прожили мы с ним 33 года.

– Какие черты в характере Константина Яковлевича Вас наиболее привлекали?

– Это человек был особенный. Сейчас, в наше время, таких людей очень редко можно найти. Ему бы надо родиться в XIX веке. Настолько он был интеллигентный, несмотря на то, что он все-таки деревенский парень. У него дедушка был такой деревенский интеллигент, хотя он был краснодеревщиком. Дедушка его учил, что вот так надо вести себя с девочками, вот так надо вести себя в обществе. Видимо, от рождения, что ли, гены какие-то передались. Я не знаю, откуда, но таких людей я больше не встречала. Этот человек никогда в жизни никого не обидел – ни своего, ни чужого. Ему всех было жалко. Вот так сидим на речке иногда, на травке, жук какой-то ползет, он: «Зоя, не трогай – ему еще жить хочется. Пусть он живет». Любой человек в Тамбове, кто его знал, может сказать, кто такой Малофеев, что такое он из себя представляет. И все скажут, что этот человек мухи не обидел.

– Как строились его взаимоотношения с коллегами, друзьями?

– Вначале Костя работал оформителем с Романовским Юрием Алексеевичем. Романовский взял его к себе в мастерскую, и там они лепниной занимались. А потом его оформили как скульптора. Тут уже началась работа. И Лебедев его взял вроде бы как в помощники. Я не могу сказать «в помощники», потому что Малофеев работал больше. И он любил работать так, чтобы много глины, чтобы он массивную работу делал. Маленькие – это скучно было. Вот когда трехметровые! В Жердевку пятиметровый делал памятник, он целый год работал над ним. Вот здесь он себя находил, как будто «сыр в масле». Ему это нравилось.

Работал очень много. Он сделал по области по 1990 год 26 памятников и памятных знаков (каталог был у меня, там список, какие памятники он сделал). Он очень быстро работал. И вот за последнее-то время он, конечно, надорвался. В 1991 году делал памятник репрессированным на Петропавловском кладбище. Потом в Донском и колхозе им. Ленина (Гагулину) – погибшим солдатам. Он все делал сам: формовал, и глину накидывал, и каркас делал, и отливал. Не пришлось ему в колхозе Гагулина поставить памятник. Костя умер. И в Донском тоже не успел…

У Кости учитель был. Он каждый год ездил в Переславль-Залесский на 2 месяца. И там были преподаватели: Олег Комов и Никита Лавинский. В работе Никита Лавинский очень многому его научил.

Когда приехал к нам Святослав Федоров, то Яков Иосифович Фарбер пригласил Константина Яковлевича и очень просил сделать портрет Федорова. А Федоров, он такой ершистый, у него недаром и стрижка была «ежик», не соглашался, все торопился:

– Да нет, меня уже лепили в Москве, все…

Костя просил:

– Посидите немножечко.

И вот он [С.Ф.] смотрит:

– Это я! А это уже я!

И вот он за 45 минут его вылепил. А мы с Ирэн, его женой, сидели, чай пили. Еще запомнилось, как он лепил Ирину Архипову. Она приезжала на фестиваль Рахманинова. И когда увидела бюст Виктора Мержанова, она спросила:

– Кто это сделал?

Александр Иванович Ермаков ответил:

– Да у нас тут скульптор Малофеев есть.

– Я хочу тоже, чтоб он для меня поработал.

И приехала вся в гриме, парике. На свою девочку ругается:

– Что ты мне ресницы не так сделала!

Костя говорит:

– Не надо мне ресницы эти делать, ничего не надо. Я сам приделаю, если мне надо будет.

И Ирина Архипова не поехала в Москву, на два дня осталась ему позировать. И он сделал ее портрет.

Ездили мы в Москву. Косте было задание – атомщика Галкина Николая Петровича (он наш земляк из Сосновки) сделать портрет. Мы собрались и поехали к нему домой. Глины немножко Костя взял. Там тоже интересно было все. Когда мы уходили, жена его приглашает соседку пить чай и говорит:

– Посмотрите, это Коля мой. Это Коля мой, посмотрите.

У меня вон сейчас он [бюст] на шифоньерке стоит.

– А экипаж Чкалова он как создавал?

– Он брал книги из библиотеки. Берет одну книгу, вторую, там, где портреты есть. И он с такой любовью работал. Вообще, он всегда работал с любовью, а когда творчески – особенно. Это просто к нему не подходи, когда он работал. Даже я приду, обед ему принесу: «Не подходи. Молча приди, поставь и выйди». Вот так он работал с Чкаловым. И не только с Чкаловым – со всеми, с которыми он работал по фотографии и живьем.

– Зоя Михайловна, он же Ваш портрет тоже лепил?

– Да, у нас есть семейная галерея. Его мама, моя мама, сам он (автопортрет делал по заказу в картинную галерею), я, дочь (позировала беременная, через два дня должна была родить) и внучка. Но внучке еще было два годика. Она еще не могла позировать. Он подойдет – хочет сбоку ее посмотреть, а она за ним голову поворачивает. И никак он ее не мог уловить, но все-таки поймал.

Для меня в его работе все было интересно. Когда он работал на выставку, творчески, ему, например, нужна была натурщица, какая-то женщина. Он говорит: «Мне, Зоя, надо сегодня полную». Я ходила в баню и приводила ему оттуда женщин [для натуры], одну – такую, другую – этакую. Они в очередь: «А мне можно? А мне можно?» Девочки приходили к нему из института культуры, позировали. Интересно все-таки… Я не знаю, мне было очень интересно. Он настолько был в работе, а у меня стояла задача только накормить его.

– А Вы ездили отдыхать хоть раз в год?

– Мы ездили один раз в Венгрию. И ездили по Западной Украине. Все. Это для нас была мука. Мы все там истосковались: домой, только домой! Никакие нас не интересовали мероприятия, нам это не нравилось. Вот если бы поехать, например, по путевке. Сам взял путевку и поехал. Там знаешь, что на обед можно не пойти, а пойти куда-то на экскурсию. А там экскурсию быстро-быстро-быстро, и прошли все. Нам было неинтересно.

Он все время был на работе. Мастерская – это для него было все. Все. Ему даже дом не нужен был.

– А глину откуда брали для его работы? Это местная глина или привозная?

– Привозная. Не знаю, откуда ее привозили, но откуда-то очень далеко. Это специальную глину привозили. И делили. Столько скульпторов есть, на всех делили пополам. Эту глину они потом использовали несколько раз. Они разбирают ее, смачивают немножко, тряпочкой мокрой накрывают – и опять в этот ящик.

– А потом делают портрет из гипса?

Вначале лепят портрет в глине, потом формуют гипсовый. С гипса уж делай, какой хочешь: мраморный, гранитный вырубай. Там есть увеличители. Если один к одному делать, то просто с этого портрета переводишь на другой материал.

– А ему кто-нибудь помогал? Все-таки трехметровые работы...

– Никто не помогал. Он один. Вот этот в Жердевке [памятник погибшим воинам]. Его размеры – 15 метров длина и 5 – высота. По-моему, 12 или 15 человек на нем изображено. Это целая книга «Великая Отечественная война». Мать провожает сына, потом идут солдаты, вот партизан показывает командиру дорогу. Враги. Бойцы идут в атаку, и тут солдатик один умирает. Дальше показано, как наш воин водружает флаг Победы. Вот такой в Жердевке памятник стоит, очень большой.

Очень любил он делать, конечно, Рахманинова. Я не знаю, сколько он раз его переделывал – и так и сяк. Сейчас у меня есть [портрет], как в картинной галерее, там положение рук по-другому. Его забраковал художественный совет, потому что показалось, что это скрипач. Потом он переделал, он отлил его в бронзе, все уже сделал. Небольшой, правда. А потом перевел руки, как сейчас. Я очень переживаю сейчас, хоть бы город помог или общественность. Помогли бы отлить его в бронзе, в металле каком-нибудь. Ему же два раза руки ломали, пальцы ломали хулиганы в деревне, голову пробивали палкой. Но это вначале, когда еще только ставили. Ненадежный все-таки материал.

Очень хотел, чтобы поставили памятник Державину. Он так мечтал. Он его давным-давно сделал. Но что-то там не ладилось, какие-то у него там изъяны находили. И бюст у него стоял. Он очень любил работать над памятником медикам. Вообще, он всякую работу любил. Он не разделял, творческая она или производственная.

– А с летчиком-космонавтом Деминым он встречался?

– С Деминым встречался. Они друзья были очень хорошие. И общий язык нашли. Это великая дружба.

– Отдыхали вместе? На рыбалку ходили?

– Нет. Демин приезжал на какие-то 1–2 дня. Некогда было. Вот так мы прожили 33 года. Очень жалко, что Костя рано ушел из жизни. Мы с ним воспитали дочь, она у нас единственная. Сейчас живет в Петербурге. Она родила двоих детей. Девочки пошли по дедушкиным стопам. Старшая внучка окончила Академию имени Мухиной, факультет «Промышленный дизайн». Сейчас уже два года работает в Петербурге. А меньшая в этом году заканчивает Щепкинское училище. Вчера у нее был дипломный спектакль. Девочки очень способные. Старшая внучка Соня перегнала бы дедушку. У нее такая живопись! Все ее склоняли, чтоб она пошла на отделение живописи, но она выбрала промышленный дизайн. У нее такие картины дома – прелесть! Это – моя гордость, а дедушкина была бы тем более.

ГАСПИТО. Текущий архив. Цифровая запись.

Из радиопередачи, посвященной 70-летию со дня рождения заслуженного художника РСФСР, скульптора К.Я. Малофеева

9 января 2004 г.

А.Н. Кузнецов, начальник управления культуры Тамбовской области: Я признателен всем присутствующим в этой студии за то внимание к человеку, который в культуре Тамбовской области играет очень большую роль. Я очень рад, что мы сегодня поговорим о Константине Яковлевиче Малофееве. Вся его жизнь, практически вся его творческая деятельность была связана с Тамбовским краем. После окончания Пензенского училища он приехал в Тамбов в 55-м году, и до последних дней своей жизни он здесь и работал.

1955 год был рубежным в том плане, что именно с этого года на Тамбовщине появилась очень сильная группа скульпторов, которая занималась и монументальным искусством, и скульптурой вообще – Константин Яковлевич Малофеев, Сергей Ефимович Лебедев и Татьяна Георгиевна Вельцен. К сожалению, все они ныне покойные. Но именно эти люди и заложили основы деятельности наших художников-скульпторов.

Если говорить о Константине Яковлевиче – все-таки он раньше приехал сюда, на Тамбовщину, чем Лебедев и Вельцен, – он явился как бы начинателем этого дела. До этого на Тамбовщине не было профессиональных скульпторов. И с появлением Константина Яковлевича скульптурное искусство на Тамбовщине начало развиваться.

То, что сделал за свою жизнь Константин Яковлевич, конечно, мы, сегодняшнее поколение тамбовчан, должны оценить по достоинству. Для культуры он сделал очень много, для увековечения памяти самих работников культуры. Давайте вспомним его прекрасные работы, связанные с историческими личностями, которые составляют фундамент культуры Тамбовщины. Это Сергей Васильевич Рахманинов, Гавриил Романович Державин, Евгений Абрамович Боратынский, народный артист Советского Союза Иван Никитич Марин, народный артист Советского Союза [Виктор Карпович] Мержанов; наши общественные деятели – бывший губернатор Владимир Дмитриевич Бабенко и т.д. То есть он сделал целую галерею портретов очень известных на Тамбовщине людей, причем сделал он это очень профессионально и классно.

Вторая составляющая его деятельности, я считаю, очень крупная – это [работа] по увековечению памяти защитников Отечества. Практически почти во всех городах и районах, где созданы обелиски павшим на фронтах Великой Отечественной войны, принимал участие Константин Яковлевич. Это и Бондари, и Знаменка, и Токаревка, и Жердевка, и Умет. Очень много они сделали вместе с Сергеем Ефимовичем Лебедевым, начиная с тамбовского памятника Вечной славы погибшим в годы Великой Отечественной войны. Все это сделано очень профессионально, добротно. И нам остается только следить за состоянием этих памятников.

И.А. Николаев, начальник музейно-выставочного комплекса ТВАИИ, заслуженный работник культуры РФ: В 17 залах музейно-выставочного комплекса ТВАИИ сегодня находится около ста работ скульптора. Мы очень много лет дружили, дружили по-настоящему. Он по нашей просьбе выполнил более 30 творческих заказов. Это были портреты выдающихся защитников Отечества, полководцев, военачальников, прославленных летчиков, космонавтов и т.д. И эта многолетняя дружба и сотрудничество как раз и обеспечили то, что при жизни скульптором были переданы в музей десятки работ. После ухода его из жизни семья посчитала нужным, чтобы все, что осталось, сегодня было в фондах музейно-выставочного комплекса.

Я должен сказать, что дружба началась со знакомства в 1964 году, когда он приступил к созданию памятника курсантам, павшим в боях за Родину, а это тысячи курсантов. И памятник, открытый в 65-м году, был началом нашего сотрудничества. А потом практически не было случая, такого знаменательного события в истории военного училища (в то время мы так именовались), чтобы Константин Яковлевич не откликнулся. Так было и в 67-м, когда приказом министра обороны в списки личного состава навечно был зачислен Герой Советского Союза Александр Московский. Так было и позже, когда училищу присваивалось имя Дзержинского. Так было еще много-много раз, и он жил жизнью нашего вуза, нашего музея, и нас это радовало. И не случайно именно Константин Яковлевич стал создателем скульптурных портретов [членов] прославленного экипажа: Чкалова, Белякова, Байдукова. Кстати, Ольга Эразмовна, супруга Чкалова, увидев и очень внимательно ознакомившись со скульптурным портретом мужа, заявила однозначно, что подобной работы она не видела. И мне тогда захотелось ее просто попросить, чтобы это было [зафиксировано] документально. Она так и написала: «Константину Малофееву с признательностью и благодарностью за создание лучшего в стране портрета Чкалова». Конечно, это оценка.

Были другие очень интересные встречи, поездки. Многие из них были связаны с именами выдающихся летчиков и штурманов. Об одной такой встрече, я думаю, расскажет Леопольд Никитич Логинов, потому что он был участником этой экспедиции вместе с Константином Яковлевичем.

Л.Н. Логинов, первый директор музейно-выставочного комплекса ТВАИИ: Было это после того, как уже был изваян бюст Александра Васильевича Белякова, штурмана чкаловского экипажа. И для пополнения музея истории старейшего в стране Тамбовского авиационно-технического училища меня командировали вместе с Константином Яковлевичем в Москву к Сергею Алексеевичу Данилину.

Это было летом, приехали мы в Москву утром раненько. Квартира Сергея Алексеевича была в районе Курского вокзала. Поезд приходил рано, мы подождали немножко на вокзале, потом позвонили, и нам любезно открыли дверь. О том, что мы приедем, он [С.А. Данилин] уже знал.

Мы были у него не более трех часов. Там стоял такой круглый стол посреди комнаты. Сергей Алексеевич достал семейные фотоальбомы. Много там было интересного, как он в составе «Динамо» играл в футбол. Все это он рассказывал и показывал. А Константин Яковлевич привез с собой маленький чемоданчик, и в этом чемодане какой-то небольшой кусок глины, и говорит:

– Вы занимайтесь, я вам мешать не буду, и вы мне мешать не будете.

Мы рассматривали фотографии. Сергей Алексеевич рассказывал мне обо всем, а Константин Яковлевич (мы его тогда любезно звали Костей) как-то находился в сторонке, и его пальцы работали с этой глиной. Прошло 30, может быть, 40 минут, Константин Яковлевич говорит:

– Теперь сделаем небольшой перерыв. Сергей Алексеевич, пожалуйста, попозируйте мне несколько минут.

Я отодвинулся в сторонку, а Сергей Алексеевич и Константин Яковлевич оказались напротив друг друга, он дорабатывал материал. Прошло какое-то время, коротко сказал:

– Все, готово.

После этого, когда мы уже сидели за чаем, Сергей Алексеевич с досадой высказал одну интересную фразу:

– Жаль, что вот тот комбинезон, в котором я летел через Северный полюс, находится на даче, а то бы я его подарил музею.

После этого мы расстались, походили по Москве, вечером сели на поезд, утром оказались в Тамбове. Было это летом, а уже к осени Константин Яковлевич пополнил галерею выдающихся выпускников старейшего военного училища скульптурным портретом Сергея Алексеевича Данилина.

И.А. Николаев: И, действительно, таких встреч было очень много. Поездки в центр подготовки космонавтов в Москву, в другие регионы и места России. Везде и всюду Константина Яковлевича принимали, он оставил огромный след. Каждая встреча привносила в его копилку все новые и новые работы. Я должен сказать, что мне посчастливилось быть свидетелем его огромного творческого марафона. И вот, наблюдая его и близко зная (очень близко – и в быту, и по работе), я вынес твердое убеждение, что он ни разу, никогда ни в чем не изменил своей путеводной звезде – творчеству. Он не любил говорить о вдохновении, о таланте. Но всякий раз, когда речь заходила о работе над каким-то скульптурным портретом, всегда подчеркивал: труд, труд, труд и труд. И мне хочется, чтобы это особо сегодня прозвучало. Он был великий труженик-скульптор, как и каждый деятель, настоящий деятель искусства. Мне бы хотелось особо подчеркнуть два момента: великолепный монументалист и блестящий мастер портрета. Каждая его работа отмечена высокой нравственной силой, одухотворенностью, индивидуальностью. Константин часто повторял слова Родена (он очень любил этого скульптора и много говорил о нем), что «скульптурный портрет – это правда о человеке и его полная биография, душа его и нравственный мир». Это подтверждают сотни работ Константина Яковлевича: и скульптурные портреты, о которых говорил Александр Николаевич, и наш земляк Сергей Егер, выдающийся авиаконструктор, и французский летчик Экзюпери. Французская делегация любовалась, французы утверждали, что даже в Париже нет такой работы. Ему было сделано много предложений, но он не успел, к сожалению, их реализовать для Франции.

И мне хотелось бы сказать, что, конечно, это была личность, удивительная личность. Он психолог тонкий был, он умел читать душу человека и, что самое ценное, как большого таланта ваятель, он умел эту душу перенести в то дело, которое он делает. И камень, кажется, под его руками оживал. Он утверждал, что камень работает вместе со скульптором, только скульптору надо уметь понять камень. И вот камень как раз он очень и понимал.

Еще хотелось бы подчеркнуть удивительные силы магнетизма, которые притягивали к нему людей и объединяли их вокруг него. Его знали, без преувеличения, сотни людей, к нему тянулись, дорожили его дружбой. И просто его обаяние, его простота, его сердечность людей как-то располагали.

Я вспоминаю один эпизод. Вот Леопольд Никитич говорил о работе в квартире Данилина, штурмана экипажа Михаила Михайловича Громова. А мне вспоминается эпизод, когда он работал над скульптурным портретом Владимира Ремека, чешского космонавта. Он учился в нашей Академии Генерального штаба, и мы были в его квартире. Семья была просто очарована Константином, а маленькая Яна, пятилетняя дочь чешского космонавта, буквально не отходила. Мало того, что она помогала ему там глину готовить к лепке, она просто была покорена, очарована этим человеком. А когда папа ее сказал Константину Яковлевичу, что он будет безмерно счастлив встречать его в Златой Праге и вручил ему документы – приглашение посетить Злату Прагу, – маленькая Яна запрыгала от радости, что она там, в Праге, будет встречать этого русского скульптора. К сожалению, Константин Яковлевич не успел этим воспользоваться, он ушел из жизни. Таких примеров много было, когда двух-, трехчасовое общение было началом большой дружбы.

Вспомните, как работал он над образом известного врача Федорова. Ведь его супруга Ирэн тогда однозначно сказала, что мы не будем тратить время в провинции на подобные встречи, потому что было во всех столицах мира много скульпторов, желающих работать над образом Федорова. Но сам врач оказался более сговорчивым, тут же согласился, дал очень мало времени, но тем не менее Константин Яковлевич воспользовался еще меньшим временем. Но меня поражает, как тогда Ирэн Федорова отреагировала: поклонилась скульптору. Она сказала, что преклоняется перед его талантом. Она была восхищена, что пятьдесят минут с небольшим – и живое лицо. Она сказала:

– Так ты же вот, узнаваем! Это твое лицо, это твой характер!

Правда, она тут же заявила, что не может согласиться с тем, что такой талантливый человек живет в Тамбове: «Ваше место только в столице!» Это нас очень удивило. Ну, а Тамбовщина богата талантами.

А Демин Лев Степанович?.. Ведь когда Лев Степанович приезжал первый раз сюда, в Тамбов, и мы готовились к встрече, я помню, как Ольга Кондратьевна Сазонова, секретарь обкома партии, перечисляя фамилии тех лиц, которые будут встречать Демина, не назвала Малофеева. И когда я сказал, что нужно обязательно включить этого человека [в список], она возмутилась: «С какой стати?». Я ответил: «Он был в Звездном». Правда, Ольга Кондратьевна отреагировала очень активно. Она сказала:

– Как он туда попал?

– Я содействовал этой встрече, она прошла блестяще.

Ольга Кондратьевна сказала:

– Вы не имели на это права! Скульптор должен был спросить разрешения.

Но во что превратилась эта первая встреча в Звездном? В большую, настоящую, сердечную дружбу двух людей. Когда на следующий день Лев Степанович вышел из вагона и не просто обнялся, не просто расцеловался, а было видно, что встретились друзья, Ольга Кондратьевна сменила тогда гнев на милость. Это поразительное свойство Малофеева входить в души людей, завоевывать эти души.

И мы должны еще очень много сделать для того, чтобы память [о К.Я. Малофееве] продолжала жить. У нас в музейно-выставочном комплексе на постоянной основе экспонируются десятки его работ, и каждый день не менее двухсот человек слышат это имя. Но наша память должна быть и в том, чтобы многое из того, что он сделал, стало достоянием площадей, парков, скверов.

Скульптурный портрет Михаила Лунина (нет в России подобных!), бесспорно, при всем нашем финансовом штопоре, должен быть установлен в центре Инжавино. Благодарные земляки должны гордиться, и, я знаю, они гордятся. Я там был несколько раз.

А Николай Петрович Галкин?.. Крупный ядерщик, лауреат Ленинской и Государственной премий, житель Сосновки. Конечно, сосновцы имеют все основания надеяться, что этот скульптурный портрет будет стоять в центре Сосновки. Тем более этих людей связывало тоже очень многое.

Я хотел бы надеяться, что мы многое делаем и очень многое должны еще сделать, чтобы искусство, оставленное нам Константином Яковлевичем Малофеевым, продолжало бы жить и зажигать сердца. Встреча с искусством скульптора оставляет особый след, она облагораживает души, и в этом сила его искусства.

ГАСПИТО. Ф. Р-9277. Оп. 1. Ед. уч. 751. Магнитная запись.

Из выступления директора Тамбовских производственно-художественных мастерских С.А. Гринберга о первой встрече с К.Я. Малофеевым и его скульптурных работах на вечере памяти, посвященном 70-летию со дня рождения скульптораВечер памяти К.Я. Малофеева проходил
в музейно-выставочном комплексе Тамбовского
военного авиационно-инженерного института.

9 января 2004 г.

Когда Константин Яковлевич приехал в Тамбов, я был не директором, а председателем местного комитета, и встреча с ним была чисто случайной. Я смотрю – на лестничной клетке стоит молодой человек в красном свитере с расстегнутым воротником. Кто из старшего поколения, [тот] помнит синие полусуконные пальто с тертыми лацканами и рукавами, в кирзовых вывернутых сапогах. Рядом с ним стоит фанерный сундучок. На голове заячья крашеная шапка. И такой несчастный!

Я подхожу и спрашиваю (все-таки председатель месткома художественных мастерских):

– Вы к кому?

– Да вот, приехал, а меня не принимают.

Я говорю:

– Откуда?

– С Пензенского художественного училища.

– Зачем приехали?

– Работать.

– Направление есть?

– Да, есть.

– А Вас вызывали?

– Нет.

– И в чем дело?

– Да вот, подошел к директору (Рогов был тогда директор), а он говорит, что мы Вас не вызывали и Вы нам не нужны.

– А были у заместителя?

– У Петрова? Был. Тоже отказал.

– Ну, ладно, подождите.

Пошел разговаривать. Говорят: нам не нужен, у нас есть скульптор. А скульптор был у нас окончивший наш пединститут, биологический факультет, Юра Романовский. А работы было у нас много, помните, этот прием послевоенного строительства архитектурных сооружений – сталинский классицизм. Он требовал много лепки. Вот я и уговорил директора. Взяли его.

Жил он в мастерской, мастерская у него была во дворе. Он ее приспособил из сарая. И два объекта могу назвать, в которых Костя принимал участие (он еще не был Константином Яковлевичем), – это старый Дом быта и зрительный зал клуба «Знамя труда»; принимал участие в оформлении школы на улице Полынковской (я не помню ее номерИмеется в виду средняя общеобразовательная школа № 11,
здание которой построено в 1966 г. (ул. Полынковская, 47).) и целый ряд мелких объектов. И это продолжалось до тех пор, покуда не начали в Тамбовской области ставить памятники. Вот здесь Костя себя показал. И тут он стал Константином Яковлевичем.

Тамбову повезло, что одновременно у нас работали три скульптора – Малофеев, Лебедев и Вельцен. Это была золотая эпоха для Тамбова. Какие великолепные созданы памятники. В бывшем Советском Союзе было два памятника медицинским работникам, и один из них – в Тамбове (я сопоставил их фотографии – у нас лучше), памятник на Октябрьской площади, памятник Державину и т. д.

И если бы, скажем, Толстой написал бы только «Войну и мир», если бы Репин написал только «Заседание Государственной Думы»Так в документе. Правильно – «Торжественное
заседание Государственного Совета». и «Письмо к турецкому султану»Так в документе. Правильно – «Запорожцы
пишут письмо турецкому султану».., если бы у Айвазовского был только один «Девятый вал», если бы у Куинджи была только «Березовая роща», если бы у Малофеева был только памятник Рахманинову – можно было бы точно такие слова говорить, какие мы говорим об этих больших работах. Я, например, считаю, что лучшего памятника Рахманинову не сделано. По этой работе видно, несмотря на все остальные работы, что это – гениальное произведение.

Что касается его как человека, он был великолепный человек, всегда дверь мастерской была открыта, он ее никогда не закрывал.

ГАСПИТО. Ф. Р-9277. Оп. 1. Ед. уч. 742. Магнитная запись.

Из выступления заслуженного работника культуры РФ И.И. Овсянникова о работе К.Я. Малофеева над памятником Г.Р. Державину на вечере памяти, посвященном 70-летию со дня рождения скульптора

9 января 2004 г.

Я хотел бы напомнить один эпизод. Был такой знаменитый художник, скульптор, лауреат Ленинской премии Сергей Коненков. Известен такой случай: к нему пришла журналистка и решила взять у него интервью для «Советской культуры». Она спрашивает: «Сергей Николаевич, во сколько у Вас начинается рабочий день?» Он не понял, говорит: «Повторите». Журналистка повторяет: «Во сколько Вы начинаете работать?» Коненков отвечает: «Э, милочка, как встану с постели – за молоточек, и к своим скульптуркам сразу же бегу».

Принцип работы у дорогого Константина был примерно такой же. Мне он лично говорил, что «если у человека есть талант, он ему не даст
спать. Он будет работать и день, и ночь». И Костя работал таким образом.

Мне посчастливилось бывать в его мастерской. Я писал материал, посвященный 50-летию Малофеева. Мне пришлось греться у его чайника с сушками в мастерской, видеть, как он работает. В какой-то степени складывается такой сюжет, что Костя работал очень быстро: вот раз-два, схватил, написал и сделал. Конечно, были у него и такие минуты. Нам известны портреты (скажем, портрет Мержанова), который он сделал практически в один сеанс. Известный портрет военного Дольникова, который он тоже быстро сделал. Другие есть примеры. Мне, например, очень нравится портрет, который здесь экспонируется, старейшего коммуниста Тамбовщины Верховых Василия Мефодьевича, который жил в Москве, возглавлял Тамбовское землячество. Костя приехал утром московским поездом, а вечером уже вернулся и сделал прекрасный портрет.

Я говорю:

– Как так получилось?

– Ну, как позвонили из музея, говорят, поезжай – я мастерки взял, глины намял с собой и поехал.

– Но как так быстро сделал?

– Да у него все на лице написано, у этого старика. Мы друг другу понравились.

Конечно, вот эта легкость, это моцартианство было ему присуще. Но это был художник, это был скульптор, который долго работал, вынашивал в своей душе образы. Я знаю, как трудно ему давался Державин, который сейчас украшает наш с вами город. Несколько было вариантов: где его поставить, как его поставить. Даже был такой пробный [вариант]: выставляли его на Набережной. Мы даже в газетах писали, за что нам попало потом от обкома партии, что мы раньше времени туда лезем. Но тем не менее памятник получился.

Еще один эпизод, который Константин Яковлевич мне рассказывал, как он делал образ одного военного. Позвонили из обкома партии, сказали, что сейчас приедут, и желательно, чтоб он взял один сеанс, потом бы доработал (военный уезжал московским поездом). Костя рассказывал: приехали [гость] и человек 5-6 из обкома. Сидит этот военный, он его лепит из глины, все смотрят. Потом скомандовали: пора ехать. Говорят, ничего, вроде получилось. Костя накрыл [работу] скатертью или еще чем-то. Утром пришел, открыл, как он рассказывал, посмотрел – нет, не то. Не понравилось. Взял все смял и сделал потом по памяти. Я спросил:

– Но как по памяти?

– Ну, вот осталось, в голове осталось, в кончиках пальцев осталось.

И прекрасный портрет получился.

Я хочу еще один эпизод здесь рассказать. В 1984 году наша Тамбовщина должна была отметить одну юбилейную дату – 100-летие со дня рождения писателя, издателя, журналиста Воронского Александра Константиновича. У нас в Тамбове должны были провести Всесоюзную конференцию, очень много было приглашений. Мы обратились к Константину Яковлевичу, чтобы он сделал портрет этого человека. Судьба [Воронского] очень тяжелая. Он был репрессирован в 1937-м году, вся семья была тоже репрессирована. А у меня кроме книг и фотографий – я написал об этом человеке книгу, – ничего не было. Мы пришли к Константину Яковлевичу. Надо было и заплатить еще, надо было найти средства, что ж, человек будет бесплатно работать, это же не с натуры делать. И он взялся работать над этим образом. Я вам сейчас покажу скульптуру, которую он сделал, она сейчас находится в Инжавинском районном музее…

Я наблюдал, как он работал над этим [образом]. Мне казалось так: есть фотография, вот и лепи с фотографии – я так примитивно представлял. Да нет, ему надо было прочитать книги, которые он [Воронский] написал, ему надо было просматривать многое еще. Это исследовательская работа.

И те минуты вдохновения, минуты взлета, звездные часы у него были. Это был труженик. Память о нем светла. Никто не может вспомнить плохого об этом человеке, об этом прекрасном художнике. Я думаю, мы всем миром, всем Тамбовом, всей областью должны сделать книгу о Косте, потому что он это заслужил, и действительно, замены ему нет.

ГАСПИТО. Ф. Р-9277. Оп. 1. Ед. уч. 742. Магнитная запись.

Из выступления бывшего директора департамента культуры Тамбовской области К.А. Строкова об особенностях творческой личности К.Я. Малофеева на вечере памяти, посвященном 70-летию со дня рождения скульптора

9 января 2004 г.

Константин Яковлевич относился к творческим людям, которые практически всегда были собой не удовлетворены. Французский писатель Жан Ренар писал по этому поводу так: всегда быть неудовлетворенным – в этом суть творчества. Поэтому здесь звучали разные воспоминания. И глина летела в определенное место, как момент неудовлетворенности, и перечеркивались все эскизы. Но в конечном итоге создавалось то, что сегодня мы с вами наблюдаем, и то, что сегодня признано высочайшим уровнем его творческого труда.

Для меня жизнь Константина Яковлевича ассоциируется с незаконченной книгой, окончание которой сулило замечательное будущее. Он человек был мягкий по натуре. И, может быть, оттого, что он был таким душевным, ему покорялись самые твердые материалы, с помощью которых он делал свои работы. Достаточно двух слов: металл и мрамор. Поэтому пусть частично, может быть, и не частично, в определенной степени аллегорично я все это хотел бы высказать в следующих строках:

Он в творчестве духовном и нетленном
Рассказывал о будущем своем.
Не думал никогда в сей жизни бренной,
Как мало все мы на земле живем.
Он поклонялся мраморным осколкам,
Он сознавал искусства важность дел.
Он многое оставил всем потомкам,
А сколько сделать он еще б сумел!

ГАСПИТО. Ф. Р-9277. Оп. 1. Ед. уч. 742. Магнитная запись.

Из очерка заслуженного работника культуры РСФСР В.П. Баранова «Правдивая лепка (Константин Малофеев)»

2001 г.

Вокруг бильярдного стола суетилось полдесятка болельщиков, когда я вошел в помещение «Клуба архитекторов». Нельзя сказать, что я очень увлекся этим видом спорта, но желание освоить премудрость этой игры и «отточить» глазомер тянуло меня к таинственным шарам. Возможно, я никогда бы не увлекся бильярдом, если бы не мой добрый знакомый, архитектор Куликов. Приятный собеседник, страстно любящий свою профессию, Александр Сергеевич в разговоре неизменно уходил в область античной культуры, и тогда можно было услышать много удивительного и интересного из истории архитектуры. Однажды он предложил мне поиграть в бильярд в только что открывшемся «Клубе архитекторов», я высказал сомнения в своих способностях, но он увлек меня назидательными словами:

– Ну, что же это такое, батенька? Настоящий культурный человек просто обязан постигнуть эту технику, а ты ведь, кроме всего прочего, охотник и рыболов, где же, как не на бильярде, можно хорошо отработать глазомер, так необходимый для охотника и спиннингиста?

Так я, ранее неуверенно бравший в руки кий где-нибудь в местах отдыха, приобщился к этой довольно интересной игре. Вот и теперь я шагнул за порог клуба в надежде сыграть несколько партий с Александром Сергеевичем. Обычно приветливый и внимательный, на этот раз он едва удостоил меня кивком головы. Шла игра. Бегло посмотрев на бильярдный стол и выбитые шары, я без труда определил счет в пользу его партнера. Высокого роста, худощавый, с крепкими цепкими руками человек средних лет решительно ударил по шару от борта. Очередной шар с треском вошел в угловую лузу. Не выпуская кий из рук, без видимого удовольствия он традиционно пожал руку Куликову и только тогда положил кий на стол. Было ясно, что Куликов проиграл.

– Ну, нет, Костя, на этом мы не кончим, давай еще одну партию отыграем!.. – просительно предложил Куликов.

Меня поразила манера партнера Куликова держать кий. Как-то странно, с большим напряжением удерживая кий, подходил он к бильярдному столу, всем своим существом напоминая мне сибирского охотника на медведя с рогатиной. Небезопасно было стоять на противоположной стороне, шары с треском входили в лузы, а иные перелетали через борт. Нимало не смущаясь, он в таких случаях ставил штрафной шар. И снова игра кончилась выигрышем партнера Куликова. Мне положительно понравился этот довольно сдержанный в оценке своих успехов человек. Куликов познакомил меня с ним. Это был тамбовский скульптор Константин Малофеев. Мне впоследствии не раз приходилось играть в бильярд с ним, и, насколько я помню, лишь пару раз мне удалось выиграть у него партию. Играл он великолепно! У нас завязались дружеские, а затем и творческие связи.

В ту пору нам страстно хотелось присвоить институту культуры имя Державина. Просьба коллектива уже рассматривалась в верхах. В художественных мастерских был заказан скульптурный портрет Державина для установки его в холле института.

Однажды рано утром, проходя мимо Дома художников, я решил заглянуть в мастерскую Малофеева. Дверь была закрыта, и я без особой надежды постучал в нее. Дверь, однако, приоткрылась, и на пороге я увидел по пояс обнаженного Константина Малофеева.

Нельзя сказать, чтобы в комнате было жарко, но все лицо его было мокрым, с груди струился пот, он тяжело дышал. Едва уловимым жестом он пригласил меня сесть на диван, а сам подошел к постаменту, на котором уже возвышалось из груды глины подобие головы человека. Крепкие и цепкие руки продолжали вершить свое дело. Вкрадчивыми шагами он то подходил, то отходил от постамента, мял и бросал куски глины.

Шло время, мне казалось, он совершенно забыл о присутствии постороннего. Я осмотрелся вокруг. Все полки были заставлены множеством готовых и неоконченных работ. На столе много литературы. Наконец он остановился, критически осмотрел творение своих рук и с какой-то странной стеснительной улыбкой поздоровался со мной.

– Рождается потихоньку Гавриил Романович… – проговорил он, садясь рядом со мной.

– Вот уже в ходе работы задумался: а неплохо было бы поставить ему памятник на улице Державинской. Пожалуй, пороху у меня хватило бы… Может, начальство не поскупится отпустить деньжат из городской казны на это святое дело!

Так родилась идея поставить памятник великому поэту, в свое время тамбовскому губернатору, Гавриилу Романовичу Державину.

Однако длительное время поставить его не удавалось, проект видоизменялся, велись бесконечные споры о месте памятника, о финансировании работ. В мастерской все чаще и чаще вместе с Малофеевым я встречал Куликова и городское начальство.

Однажды я предложил им отправиться в «Клуб архитекторов», намекнув им на необходимость «сбросить» стрессовое состояние. Безмолвно посмотрели в мою сторону друзья, с озабоченными лицами они вновь наклонились над проектом. Знать, не до бильярда было… Как я понял из разговора, Константин решительно возражал менять ракурс при постановке бюста. Куликов, отчасти соглашаясь, просил его иметь в виду местоположение памятника, возникали другие вопросы. В это время вошел председатель горисполкома:

– Вот, кажется, один из примеров ревностного служения Отечеству, – шутя заявил он. – Вряд ли они могут в эту минуту уступить друг другу, спор будет еще долго продолжаться…

И все-таки здравый смысл победил, создатели памятника нашли компромиссный выход!

Ныне памятник стоит в центре города, в «устье», если можно так сказать, улицы, носящей имя великого поэта и бывшего тамбовского губернатора Державина. Напротив, через оживленную центральную улицу, начинается аллея городского парка, в конце которого просматривается заречье и прицнинские леса.

Взгляд Державина устремлен на восточную зарю, в грядущее. Кто знает, что он видит, что мог бы сказать потомкам?

В.П. Баранов. Люди и память. Повести, рассказы, очерки. Тамбов, 2001. С. 618–620.

Из воспоминаний заслуженного архитектора РСФСР А.С. Лунькина о К.Я. Малофееве

12 марта 2012 г.

Мы делали с [Константином Яковлевичем] памятник погибшим воинам в Кирсанове, но этот проект не осуществлен. Построен памятник по дру-
гому проекту, но начинали делать мы с ним. Это одна из работ. Бесплатная работа, она никуда не пошла, неоплачиваемая. Потом была еще работа, так сказать, оплачиваемая. Архитектор получает, естественно, маленькую долю, но все равно мне, например, было очень интересно с Малофеевым поработать.

В селе Донское памятник погибшим воинам, там мать держит [будущего] воина, но подкачали местные строители – взялись, начали сами делать. Сделали три стелы в духе церковных таких, полукруглых (в том месте церковь стояла, где сейчас памятник). Константину Яковлевичу очень понравилась центральная, где скульптура была, там должна быть ниша. Они все полукруглые. Но все изуродовали. В общем, хвастаться нечем.

А третья [работа] – на Петропавловском кладбище. Это незадолго до смерти, где-то за год, наверное, позвонил он:

– Приходи, хочется с тобой полепить. Куликову не могу дозвониться. Обещает – не
приходит.

Я говорю:

– У тебя ж есть архитектор.

– Нет, ты приходи, давай.

В общем, несколько дней мы делали-делали, и он в таком ажиотаже был. Вот эти скульптуры – там по периметру – быстро сделали, интересно. Крест интересный получился. Размеры вместе с ним определяли, варианты всякие рисовали. Вот три совместные работы.

Я считаю, что одна из наиболее [интересных] его работ – это памятник медицинским работникам на территории 2-й городской больницы. Фарбер помог поставить этот памятник. Санитарка сидит, лежит солдат, она его обнимает, и какой-то разрыв, напоминающий пятиконечную звезду… Это работа, уже претендующая на выставку, на картинную галерею, а не просто на продажу – кто-то заказал, взяли, сделали и продали. А здесь многие останавливаются и фотографируются.

Мне, например, нравится книга «Несвятые святые». В ней пишется о простых людях, которые в лик святых не вошли. Но, по сути, они ведут себя в жизни так, как будто они уже есть святые. Вот примерно параллель какую-то можно провести с Константином Яковлевичем. Он не был сильно знаменит. Звание «заслуженный» (да и я «заслуженный») ни к чему не обязывает, даже на транспорте бесплатно не проедешь, вот что значит «заслуженный». Никаких абсолютно привилегий, кроме неприятностей одних ничего не получаешь. Но он все-таки отличался очень сильно от своих соперников. Мы не зря называли их «три кита», по сути дела, даже было «два кита» – Малофеев и Лебедев. Лебедев – заслуженный, Малофеев – заслуженный, вместе они трудились над самыми-самыми крупными памятниками Тамбова и Тамбовской области. Это и Вечный огонь, и памятник Сергееву-Ценскому, и памятник Державину. Оба талантливые, оба способные, но они абсолютно разные. Это с моей точки зрения, потому что не все со мной согласны. Если Сергей Ефимович Лебедев был постарше возрастом, он закончил академию ленинградскую по скульптуре, у очень крупных скульпторов там учился, у него и рисунок и все такое поставлено академически, то Малофеев – это такой простонародный самородок, закончил он Пензенское художественное училище по части скульптуры. Многие у нас и художники, и скульпторы заканчивали именно Пензенское. Казалось бы, большая разница – там академия, а тут училище. Но работали они на равных. И, пожалуй, даже порой Малофеев [был впереди] из-за своего божественного дара вот такого – я считаю, это божественный дар, наверное, – видеть и уметь изобразить. Ведь можно увидеть….. Я вот вижу, думаю, сейчас я запросто это нарисую – не выходит, ничего не выходит.

Когда областное руководство обращалось кого-то из известных [людей изобразить], то всегда приглашали Малофеева, потому что сходство мог обеспечить только он. Уж на что Лебедев, если сравнивать с ним, он мог тоже «схватить»… Но качество качеством, а Малофеев еще очень быстро работал. Вот он ездил к певице Ирине Архиповой, взял с собой мешок с глиной, привозит. Она говорит:

– Ой, это надолго, у меня времени нет!

Пока она что-то с ним там разговаривала, он уже до половины ее вылепил. Она его только предупреждает, что надо побыстрее, что ей надо куда-то, он уже вылепил… Вот так быстро работал.

Внешне он был, в общем-то, худощавый, не широкоплечий. Но бывают такие мускулистые люди, чувствуется сила. Плечи узкие, но руки, пальцы огромные, крепкие. Чем-то даже Рахманинова мне напоминал внешне….

Если говорить о наиболее удачных работах (с моей, опять же, точки зрения), то это, несомненно, Рахманинов в Ивановке. Мы с ним были там на празднике, стояли, разговаривали об этом памятнике. Малофеев мне говорит:

– Саша, а знаешь, можно пианиста изобразить, дирижера с палочкой. А вот я изобразил одни руки, там ни палочки, ничего [нет].

У Рахманинова одна рука поднята, т. е. одна рука как бы изображает, что он дирижирует, а другая изображена так, как будто он слышит отдачу от этого оркестра. Ну а крышка рояля – это уже архитектор Куликов – его произведение.

Памятник Державину мне тоже нравится. Это если о скульптурной части говорить, а уж там о посадке можно долго спорить. И скульпторы, которые приезжают из Москвы, говорят, что он развернут не по закону. Но мы сейчас не будем об этом говорить, только о самой скульптуре. Скульптура, конечно, великолепная.

Из других скульптур мне один этюд нравится. Я его называю «Этюд сына архитектора Павла Колтакова». Это я его так назвал, а он, по-моему, назвал «Федя Колтаков». Это очень оригинальное лицо, очень живое. Это говорит о том, что он мог не только заказные, такие серьезные работы делать, но и творческие, на которые смотришь и видишь: да, это он.

Если говорить о характере Малофеева, то самая главная черта – это его трудолюбие, бешеная трудоспособность и – любовь к скульптуре, и ни к чему другому. Рисовал он, как все скульпторы, плохо, с моей точки зрения, но его рисунки особые, не как у всех скульпторов, они какие-то конструктивные. Вот он быстро их раз-раз-раз и набросал, думаешь, а ерунда какая-то. А ему легко по ним изобразить, каркас сделать металлический, нанизать клея на него. Он мог сутками работать. Но после этого, если честно, он мог и сутки, и двое не работать. За рюмкой «чая» мы часто встречались с ним во время отдыха.

Мастерская у него – это бывшая мастерская Лебедева. Когда построили новое здание Дома художников здесь на [улице] Гоголя, то бывшая мастерская Лебедева отошла к нему в полное распоряжение, и он там был один хозяин. Она высокая, но когда особо важные объекты делали, высокие, у них была монументальная мастерская, они там трудились – и Лебедев, и Малофеев. Там леса огромные, высота метров семь, наверное, если не больше.

И еще из качеств, которые я бы отметил, – ему легко все давалось. Он небрежно как-то делал, легко, не чувствовался непосильный труд. Хотя он мрамор колотил там этими кувалдами, у него сильные руки были. Лебедев уже не брался за это дело, не потянул бы – маленький, щупленький такой, а всю черновую работу делал Константин, конечно. И делал очень-очень ювелирно.

Веселый, компанейский. Мы шли с ним как-то, вдвоем из мастерской в направлении его дома. Он здесь рядом жил. И вдруг он предлагает зайти к Власову. Это бывший ректор ТИХМа, по-моему, Валентин.

– Пойдем к Власову. Он человек компанейский. Не стесняйся. Он нас примет.

Я говорю:

– А вдруг мы не вовремя, вдруг еще что.

– Ничего, примет.

Открывает дверь сам Власов, в халате. Он Костю знал, меня нет, я его первый раз видел.

– Константин, заходите, садитесь вот в кабинете за стол. Сейчас чай с медом будем пить.

А у него пасека была.

– Такой мед вы нигде не ели.

Достает мед в сотах, в рамочках. И к этому меду еще пару рюмочек коньяка. Стол какой-то интересный был, с секретом, отодвигался где-то сбоку, там – уже стоит, не надо никуда бежать. В общем, мы поговорили и об архитектуре. Константин Яковлевич с ним работал, лепил.

С коллегами, друзьями как строились взаимоотношения – тонкостей я не знаю. Могу только о себе сказать. Мне он всегда рад был. У нас два здания было: новый художественный фонд и старый. Вот старый со стороны Советской, заходишь (а мастерская у меня была рядом с вестибюлем), и если он в коридоре стоит, курит, с кем-то разговаривает, увидит:

– О, Саша! Пойдем, пойдем в мастерскую. Ты мне сейчас про архитектуру Тамбова расскажешь, где у нас и что тут будет строиться.

А годы были семидесятые, когда вообще все запрещено было строить. Типовое только строительство.

А в последние годы, незадолго до смерти, он говорил:

– Совсем другое дело, Тамбов не узнать. А то ни черта не делали архитекторы.

Я говорю:

– Ну, если бы могли.

Из жизни мне запомнился эпизод, как Константин Яковлевич познакомил меня с Николаевым Игорем Алексеевичем.

У меня было два друга среди художников. Самый-самый закадычный друг – это Бучнев Алексей Федорович, который и познакомил меня с Малофеевым: «Пойдем, посмотришь, как он лепит. Он и рассказывает интересно. Пойдем-пойдем!» И вот зашли. И я стал к нему время от времени заходить. Так, зайдешь, смотришь – один сидит, курит, о чем-то думает.

– О, Саша, заходи. Сейчас мы поговорим с тобой.

И вдруг в это время заходит Николаев и говорит, что дачу строит и что-то хотел украсить.

– Вот тут недалеко. Вы не могли бы посоветовать?

Константин:

– Вот тебе и карты в руки, архитектор. Вот он тебе все и расскажет, что красиво, что некрасиво…

Каким в моей памяти остался Малофеев? Какой бы ни был человек, хороший, плохой, иль еще какой, но если он – талант, гений, то это всегда на первом месте. Вот что о нем сохранилось в памяти у меня – это очень талантливый [человек], такие редко встречаются. А главное, не только это мое мнение. Я бывал у них на худсоветах, где из Воронежа, Липецка приезжали. И в Москве был на выставках наших художников, слышал отзывы. И приведу отзыв одного моего хорошего знакомого скульптора из Москвы (в Сокольниках) Мочкова. Он все время передавал Малофееву поклон. Я говорю: «А откуда ты его знаешь?» «Выставки были у нас в Москве. Видел я его работы. Я его очень ценю, уважаю, обязательно передавай ему мой низкий поклон!»

Малофеев лепил всяких знаменитостей и, к сожаленью, из своих отрицательных, на мой взгляд, качеств не лепил тех, с кем работал. Такие талантливые художники умерли: Краснов, Рябинский, Соловьев. Было кого лепить, свое окружение. Были какие-то заказные работы. Тракторист. Ну что тракторист? Все, этого тракториста уже нет, и никто его не знает. Для того времени, может, он нужен, за него заплатили. Все делали так. И художники рисовали, монументальные росписи домов культуры делали, то, чего сейчас не делают. А вот современников, именно своих современников не изображали… Но Константин Яковлевич все-таки один сделал – вот этого Федю, о котором я говорил. Небольшой портрет, мальчуган, интересная внешность. Наверное, взыграла у него жилка скульптурная: дай-ка я что-нибудь для себя. Ведь не все надо на заказ делать, очень много надо для выставок делать, т.е. просто так. А на выставке могут купить, т.е. может работа и за деньги быть.

Был нежадный. Если прятал заначки, то только от жены под головы древних скульптур. А когда умер, я Зое Михайловне говорю:

– Зоя, незадолго до смерти он мне какие-то две заначки показывал. Ты на всякий случай там проверь. Вдруг отдадите мастерскую, а потом кто-нибудь найдет.

– Я все заначки его знаю. Под головой Давида, что ль? Нашла!

Я говорю:

– Да нет, там есть еще.

В мастерской была полка высокая. Он все время говорил, что по этой высокой лестнице Зойка не залезет, она боится упасть с нее.

– А, про лестницу, что ль? Была и там. Нашла!

Он говорил: «Мне немножко нужно. Вот придут гости – чем угостить? Неудобно же, скульптор все-таки». У него всегда есть. Вот нежадность в нем всегда сквозила.

Жена у него – очень простой человек. Казалось бы, им трудно жить: талантливый скульптор и домохозяйка. Но, наверное, любовь. Она очень интересный человек, очень разговорчивая, очень энергичная. Она была для него путеводная звезда. Она у него и телохранитель, секьюрити, как сейчас говорят. Если какое-то дело надо сделать, она всех вышвырнет друзей из его мастерской:

– Костя, садись срочно! Надо делать!

И он слушался. Молодец она. И дочка у них хорошая выросла, талантливая. Малофеев жил в приличном районе, на Первомайской площади, то есть всего он добился. А Зое Михайловне, конечно, огромное спасибо. Редко когда жены так помнят своих мужей и изо всех сил стараются, чтоб их не забыли. Сколько она делает для этого: и выставки через Николаева, и памятник на кладбище, и мемориальная доска на доме (на Советской), где он жил (остановка рядом, где все люди ее видят). Вот это заслуга уже его жены.

Коллеги, кстати, многие его любили. Из художников – очень многие, например Шемякин.

ГАСПИТО. Текущий архив. Цифровая запись.

Из воспоминаний друга семьи Р.М. Леваковой о К.Я. Малофееве

6 марта 2012 г.

…[У него] были замечательные друзья. Это, я считаю, Александр Сергеевич Куликов – архитектор, высокообразованный человек, очень интеллигентный. И, конечно, Игорь Николаев. Сколько раз Игорь Николаев выступает о Константине Яковлевиче, в том числе и по радио, мне кажется, он никогда не забывает Малофеева. У них общего было очень много. Мне кажется, искренней была дружба у них, настолько доброй, настолько искренней.

Константин Яковлевич во всех людях видел доброту, во всех абсолютно. Может быть, в какой-то степени некоторые относились к нему как-то, чтобы что-то позаимствовать. Ведь есть разные категории людей. Но когда я была в их обществе, то мне почему-то казалось, что вот особенно Игорь Николаевич и Александр Сергеевич были преданными друзьями. Я думаю, что они и остаются такими.

Как состоялась встреча у нас с Константином Яковлевичем? Это был очень трудный для меня период времени, когда умер мой сын одиннадцати лет. Сделали ему операцию неудачно, и он умер. Что такое единственного сына потерять? Это страшно. Во-первых, невозможно
жить было – стены, потолки рыдали над нами. Мы оказались без всего, и это был страшный период в моей жизни. Этот период был невозможным, и мы были на грани отчаяния – как муж, так и я.

Поэтому первое, что я сделала, пошла в церковь, в которой мне отказали в предании земле, потому что сын был некрещеный. В общем, вы представляете для матери, что это такое. Я была в отчаянии, не знала, что мне делать. Прохожу мимо мастерской Малофеева – мне встретилась одна знакомая женщина и посоветовала поставить памятник сыну.

Я говорю:

– А какой памятник?

– Да вот рядом идешь, мимо мастерской, к скульптору зайди. Он сделает, ведь это же вот тот самый…

Таким образом, я зашла к Константину Яковлевичу, в эту мастерскую, где встретила меня и Зоя Михайловна, очень неприветливо, кстати говоря. А почему? Потому что у него было очень много работы, а тут еще мы со своими просьбами. То есть это такие просьбы, которые, собственно говоря, для него не имеют никакого значения.

Я рассказала ему свою историю. Я попросила, чтоб Константин Яковлевич меня выслушал. И удивительное дело, что в этот момент я увидела необыкновенного человека, который может слушать и услышать, что у тебя внутри. Вы понимаете, это было как исповедь перед этим человеком. Он практически молчал. А Зоя Михайловна постоянно говорила, что нет, нет, нет, не будут они ничего этого делать, ему некогда. А он спустя какое-то время после того как выслушал меня, сказал:

– Я Вам сделаю памятник.

Это было в [19]80 году. Он необыкновенный памятник сделал. Во-первых, по фотографии – это точная была скульптура моего сына. Знаете, какое это было облегчение для матери. Он нас спас. Кстати говоря, ни копейки денег не взял абсолютно. Но самое удивительное: сделав памятник сыну, он, не считаясь со временем, не считаясь ни с чем, на кладбище приехал и вместе с нами ставил его. Этот поступок – частица его, собственно говоря, это просто дань его доброты людям.

Когда он начал делать этот памятник, он одновременно делал и другие скульптуры, я приходила к нему в мастерскую. Удивительное дело, необыкновенная доброта. Вы не можете представить, какие у него великолепные руки были. Необыкновенно сильные, красивые. Живые глаза такие, крупные. Он немножечко заикался, но это даже в какой-то степени ему шло. И удивительно очаровательная улыбка у этого человека была.

Мы настолько сдружились потом – и с Зоей Михайловной, и с ним. И мне в субботу-воскресенье большое удовольствие доставляло к нему приходить, в его мастерскую. Он это позволял. И самое удивительное, что даже рассказывал, какая глина, какой удивительный это материал, который лечит душу и здоровье дает. И действительно, он просил, чтобы я попробовала это. Но это все я уже потом стала понимать, почему он так делал. Есть психологи, которые душу лечат, узнают душу. Аналогичная ситуация и у этого человека. Он внутренней культурой обладал, удивительной какой-то интуицией. Более того, необыкновенная душевность была, и всегда, как солнышко, светился, излучал необыкновенную энергетику.

Вокруг него удивительные люди были, удивительные. Я действительно с ними потом познакомилась, так как уже не один раз приходила в мастерскую. И видела его работы. А работы у него удивительные были, скульптуры наших великих полководцев, которые и сейчас в музее стоят у Игоря [Николаева]. Когда он работал над тем или иным портретом, или, вернее говоря, скульптурой, он изучал детально все. Изучал характер этого человека, изучал литературу, т.е. все от начала до конца. Он создавал образ, а потом уже его воплощал в свои работы, скульптуры.

Ведь что такое памятник? Это память о тех лицах, которых уже нет с нами. И люди, которые приходят туда, как будто здороваются с теми, которых нет. То есть он воплощал свое «я» в эти скульптуры, памятники, которые он оставил. Это был замечательный, удивительный и гениальный человек.

Константин Яковлевич и Зоя Михайловна приходили неоднократно к нам домой. Знаете, какой Малофеев был философ? Это удивительный человек, который абсолютно любую тему мог раскрыть необыкновенно, т. е. кругозор его велик был. Мой муж Федор – интеллигентнейший человек, и они очень быстро сошлись. И у них постоянно велись вот эти философские разговоры. А все из-за того, что невозможно что-то слепить или нарисовать, не зная подлинности того, что ты хочешь сделать.

Это – гений. И действительно очень жаль, что на нашей земле гении живут очень мало. Наверное, мы их не так понимаем, не так любим. Они-то отдают все, не берегут себя. А его произведения останутся навечно.

ГАСПИТО. Текущий архив. Цифровая запись.

Из беседы ведущего архивиста ТОГБУ «ГАСПИТО» В.М. Смолиной с заслуженным архитектором РСФСР А.С. Куликовым о К.Я. Малофееве

19 июня 2012 г.

– Александр Сергеевич, расскажите, первая встреча как у вас произошла, где вы познакомились?

– В Тамбов я приехал в сентябре 1960 г. и сразу же начал сотрудничать со скульпторами. Но сначала это был Сергей Лебедев и Татьяна Вельцен. Мы с ними стали делать проект [памятника] Сергееву-Ценскому. Это самый первый проект, который мы вместе делали, но затем он был отложен и гораздо позже воплощен в жизнь. Я еще с Константином Яковлевичем Малофеевым знаком не был. Но уже в начале 1962 года (точно не помню, но это было зимой) я был частым посетителем Союза художников, Художественного фонда, тем более, он рядом располагался с моим жильем. Я размещался на Пионерской улице, а Дом художников располагался, как и сейчас, на Советской улице.

Я часто захаживал и к Лебедеву, и к Вельцен и там встретил Константина Яковлевича. Вот тогда мы с ним и познакомились. Он как-то сразу мне понравился. Он очень простой, очень такой доходчивый, не заносчивый. Мы с ним познакомились, но сначала вместе не работали, потому что я в тот период, когда начал заниматься монументальным искусством, сотрудничал не с моими знакомыми местными скульпторами, а с москвичами. Сначала с Исааком Бродским, а потом мне заменили скульптора на Павла Ивановича Бондаренко. Я говорю о работе над памятником Владимиру Ильичу Ленину. Поэтому я, как бы просто по-приятельски, общался с когортой местных скульпторов, но еще с ними не сотрудничал.

После первой этой работы – памятника Ленину (он прошел успешно, его даже номинировали на Ленинскую премию) – в нас вроде поверило руководство и Министерство культуры. Тогда эти памятники, творческий коллектив утверждались наверху, распоряжением правительства. Нас утвердили троих (Лебедева, Малофеева и меня), в качестве авторов памятника погибшим воинам. И вот тут-то мы уже стали работать и творчески. Правда, до этого мы работали над некоторыми памятниками по области, потому что многие колхозы, совхозы просили поставить в их центральных усадьбах памятники погибшим землякам. Я их не буду перечислять, их довольно много. Мы работали над этой темой довольно плодотворно и в большом количестве, но это памятники как бы местного значения.

А вот памятник погибшим воинам – это памятник уже республиканского значения. Его пришлось рассматривать и утверждать в Москве, в Министерстве культуры. Мы вывозили его туда два раза. Сначала – малый объем, на машине, это же кольцо нужно было полностью все показать. Нам сделали замечание. Мы второй раз повезли уже больше кольцо. Я помню, как председатель Совета Кербель Костю взял за руку, говорит: «Ну-ка, пошли со мной!» Кербель чуть поменьше ростом, Костя – выше. Костя нагибается, Кербель говорит: «Видишь, не пройдешь!» Костя отвечает: «В натуре, пройдем». Прошли. Говорит: «Ну, вы вообще там». Можно разглядывать, ходить внутри кольца. А это была всего лишь модель.

Нас утвердили, и мы начали [работу]. Торопились, ведь надо было сделать – это уже был [19]69 год – к [19]70-му, к маю, открыть памятник. И, конечно, пошли очень интенсивные работы. И Сергей Лебедев, и Константин Малофеев работали очень много. Я к ним тоже присоединялся, но на их долю пришлось перелопатить очень много глины. Нам хорошо помогал тогда форматор Юдин Евгений Семенович. Он до последнего работал в Фонде. Замечательный человек, преданный своему делу. Почти все наши работы он формовал: отливал и т. д. Мы его все любили. Особенно любил его Константин Яковлевич. Он его поощрял, старался всячески поддержать, потому что Костя – человек очень душевный, к нему всегда липли все буквально. Он всегда был окружен, обязательно вокруг него люди, люди, люди…

Но я бы хотел сказать, конечно, о его даре творческом. Он очень много работал над портретом. Причем лепил он людей и простых, и очень знатных. Он ведь вылепил портреты и Демина, космонавта, и Архиповой Ирины, певицы, и Егера, конструктора. Мы были у него [С.М. Егера] дома, как и у Демина. Он же дома лепил первый портрет космонавта, и мы вместе были в Звездном городке. Он очень понравился жене Демина, она все время его кофейком-чайком поила. Он прямо там сколачивал каркас, «расстучался». Космонавты стали подниматься к Демину: «Что за стук?» Он рассказал, что его лепят и т. д. Очень приятная там публика, мы со многими космонавтами познакомились. И, в конце концов, он после этюда вылепил замечательный портрет, очень интересный. Также он вылепил великолепный портрет Егера, да и многие другие. Я не буду рассказывать, это, наверное, известно. Причем, как только кто-то у нас знаменитый появлялся здесь, он обязательно старался зазывать. Ему помогали, чтобы [гости] его мастерскую посетили. Он обязательно лепил эти портреты. Многие из них побывали на всероссийских, всесоюзных выставках, где получили высокую оценку.

Мне очень нравится его портрет Верховых, такой цельный, характер видно. Он его долго лепил, я тоже с ним там был. Он же интереснейший человек, Верховых, замечательный человек. Вот, два человека сошлись. Костя лепит, беседует. Он всегда очень интересно беседовал. Тем самым он как бы раскрепощал портретируемого и удивительно точно передавал внутреннее состояние. У него не просто похожесть, хотя о похожести он никогда не заботился. Похожесть сразу получалась. Но он характер, душу должен [передать], т.е. внутреннее состояние. И это ему великолепно удавалось в камерном портрете.

Но ведь он, помимо того, что занимался портретом, был монументалистом. У него не хуже, а может быть, даже и лучше это получалось. Поэтому вот этот парадокс – совмещение камерного искусства – портрета и монументального искусства – это, конечно, дар редкий. Он совмещал в себе это успешно. Конечно, когда делается уже монументальная вещь, она выполняется более обобщенно. Она, может, и теряет некоторые индивидуальные черты, она более огрубленная, в хорошем смысле слова, т.е. чтобы она смотрелась более весомо, а не так жанрово, потому что жанровость в монументе, в общем-то, не приветствуется.

Костя мог это очень-очень четко разделить, но в то же время в нем работало что-то внутреннее. Костя мог сработать портрет буквально за сутки, а другие мучились месяц. Он, может быть внутри (вернее точно) тоже мучился. Он создавал внутри, он мял глину, мучился, а потом, скажем, за сутки лепил… Я утром у него побывал, а вечером прихожу – у него готов портрет. А ведь мы с ним работали каждый день, без преувеличения, с восьми вечера и где-то до часа ночи. Это каждый день – и субботу, и воскресенье. Поэтому наше общенье было каждодневным, за исключением моих или его командировок. Он тоже иногда в командировки уезжал. Вот из этих 30 лет, которые общались, по крайней мере, лет 15 мы с ним прожили вместе, творили.

Мы и в Москву вместе ездили, останавливались в семье у нашего общего друга москвича Льва Зорина, архитектора. Семья хорошая, всегда нас там приветствовали, мы всегда у них себя уютно чувствовали. Или останавливались у Бориса Мочкова, скульптора, который жил в районе Сокольников. И в последнюю нашу общую поездку в Москву мы с ним пошли на выставку в музей имени Пушкина. Посмотрели экспозицию.

Костя говорит:

– Я, Саша, пойду покурю.

– Кончал бы ты курить.

– Нет, я пойду перекурю и сейчас вернусь.

Я хожу-хожу, Кости нет и нет. Я забеспокоился, вышел под портик у главного входа. Смотрю – он там мучается, говорит: «Мне плохо – сердце». Я думаю, что это был уже капитальный сигнальчик.

Он, к сожалению, умер в мастерской без меня, я был командировке. Приезжаю рано утром, домой вхожу, и первое, что мне жена говорит: «Костя умер». Ну, естественно, это была для меня совершеннейшая беда. Я побежал в Художественный фонд, побежал к его жене Зое Михайловне. В общем, похоронили Костю. Конечно же, надо было ему лечиться. Сердце у него, чувствовалось, отказывало.

– А сколько надо силы физической монументалисту?!

– Они (скульпторы) надрываются в буквальном смысле, как шахтеры или молотобойцы. Столько перелопатить нужно. Кроме того, конечно, питание [неорганизованное].

– И ненормированный рабочий день... Малофеев, по рассказам, не умел отдыхать?

Мы вместе с ним один-единственный раз съездили в Архипо-Осиповку – это анекдот. Мы закончили памятник павшим воинам «Вечный огонь» ну совершенно без сил. Я не ездил никогда в санаторий, хотя мне полагались путевки. И он не ездил. У меня два отпуска остались. Один – я обычно к маме с папой в Армавир, на Кубань. А второй – куда его девать? «Да, давай, возьми, съезди в Архипо-Осиповку», – посоветовал Костя. И вдруг вечером перед моим отъездом приходит Костя с чемоданом. Красивый кожаный чемодан. Я его взял, а он легкий-легкий, пустой.

– А что там?

– Да там носки, да и так…

– А ты что?

– Я с Зоей поссорился. Все, едем вместе.

Я говорю:

– Как это – едем вместе? У тебя билета нет (а я – самолетом), путевки нет.

– Все, едем.

У меня был знакомый, Саврасов, командир нашего авиаотряда. Костю устроили, он заплатил «перегруз», как-то сели, полетели вместе. Прилетели, там тоже – без путевки, как-то его устроили. Но вы думаете, там нам дали отдохнуть? Посыпались звонки: фигура сохнет. А он как: разобиделся, сразу – раз, фигуру накрыл и уехал. Я свои чертежи сделал, мне-то в этом смысле проще, легче. А у него нужно долепливать уже в размере, потому что после этого нужно формовать. Идут телеграммы. Я говорю: «Кость, не обращай внимания». Наконец, последняя телеграмма: «Если ты не приедешь – фигуру разрушим, глину возьмем». Ну, что мы? Со слезами обнялись, и поехал он. Я остался один. Я, конечно, тоже прервал свой отпуск, поехал в Армавир к родителям, потому что одному мне там скучно было, неинтересно. Когда рядом друг, то как-то все хорошо.

Вот единственный раз, пожалуй, мы с ним отдохнули вместе. Но, правда, мы иногда выходили в парк Дружбы с нашими семьями, с женами, детишками. Иногда позволяли себе в воскресенье, но это было так редко-редко, что даже запомнилось. И праздники проводили все вместе, новогодние праздники мы были всегда вместе и с семьями. Мы все-таки общались, конечно, но все уходило в творчество, все полностью. И Костя проводил допоздна в мастерской. Его всегда можно было найти в мастерской. Всегда. Это было его основное место в жизни.

– А последние проекты, над которыми вы работали?

– Последняя работа, которую мы с ним сделали, а потом присоединился Лунькин, – это памятник жертвам репрессий, который стоит сейчас на Петропавловском кладбище. Мы с ним [Малофеевым] долго мучились над темой этого гнета. Гнет – он вроде как крест. Но это памятник все-таки небольшой, а большой памятник – Державину. Это ведь многострадальный памятник.

Идея памятника было одобрена Хомяковым Александром Александровичем. Мы при нем начинали его делать, это где-то [19]80 год. Но потом Хомякова взяли в Саратов, а затем в Москву, в Госплан. А мы все этой идеей были одержимы, варианты делали. Потом мы с Костей как-то (вот какое время было!) едем в троллейбусе в Москве. Вдруг к нам подсаживается Олег Комов, известный скульптор, который Пушкина много лепил. И мы ему рассказываем, что работаем сейчас над Державиным. Он говорит: «А могли бы показать?» У нас были фотографии, поехали в мастерскую, показали ему. Державин был у нас еще с руками. Комов говорит: «Ну зачем руки? Не надо рук. Там книга еще… Вы же все-таки хотите [показать] не просто чиновника, губернатора или наместника, а сделать ведь и поэта, хотя и с орденами? Уберите руки, книгу, попробуйте».

Мы убрали, потому что Олег Комов в этом смысле портретист великолепный. Его памятники, особенно Пушкина, – это просто, по-моему, золотиночки такие. Сделали вариант, повезли ему фотографии. Он очень одобрил. А потом мы показывали и на Совете. Но памятнику не везло. Мы отлили его в трех экземплярах в гипсе и хотели уже ставить. Сначала заспешили, мы затонировали один под бронзу, второй экземпляр думали отправить на литейный завод. Третий у себя на всякий случай оставили. Но в это время Хомяков уже ушел, сменилось руководство. Начали брать всякие отзывы, экспертизы. И я должен сказать, что на историческом или где-то там факультете бывшего пединститута тогда дали такое заключение по Державину, что памятник отставили. Он не достоин. Не по самому памятнику, а по персоне Державина, что он крепостник и т.д.

Все эти портреты остались стоять, мы с Костей сражались. Мы дали интервью «Тамбовской правде», на нас обиделся тогдашний первый секретарь обкома, потому что мы его критиковали напрямую. И, благодаря уже нашему первому мэру Ковалю, памятник был поставлен. Игорь Николаев очень многое сделал для того, чтобы состоялся памятник Державину. Одним словом, постепенно было принято решение о сооружении.

А кому сооружать? У меня творческая мастерская тогда была, я занимался не только проектами, а занимался непосредственно созданием самих памятников. Поэтому эта работа полностью делалась в моей мастерской, хотя, скажем, колонна отливалась на «Полимермаше», мы там цех снимали. Дважды отливали, потому что первая с раковиной вышла, а вторая уже удачная. А модель бюста для бронзовой отливки пришлось нам на машине мастерской везти в Мытищи. Я уже Костю заменил тут, проработка полностью авторская по бронзе, и наконец ее запатинировали под старую бронзу, привезли сюда. Весь гранитный постамент тоже уже сделали здесь, в стенах мастерской. Конечно, некоторые спрашивают, а почему стоит фамилия позади – [сначала] моя, а потом Костина. А мы с ним договорились: кто раньше помрет – то второй, потому что первому нужно будет воплотить, т.е. если бы я помер раньше, то он бы этот памятник делал. Кстати, часто задают вопрос: «А почему тут вот так фамилия, почему этак?». Обычно авторы договариваются. Вот на памятнике-кольце у Вечного огня (мы делали в мастерской реконструкцию, все пилоны заново делали) я до сих пор не могу выгравировать [авторов], хотя там плита была, но она не сохранилась. Приличная плита. На ней было сначала Куликов, потом Малофеев, потом Лебедев. Это мы так договорились, т.е. это полностью в руках авторов.

О памятнике Боратынскому, который тоже мы с Костей делали. Но мы делали его только в эскизах. Пришлось увеличивать бюст почти в 2 раза по сравнению с моделью. Получился вроде в бронзе замечательно, основной постамент в граните. Только стилобат мы сделали из бетонных плит, который может быть (губернатор смотрит положительно, чтобы заменить его на гранитный) со временем заменят. Там мы не договаривались, кто и что. Тут я поставил Константина Яковлевича первым.

Я Костю всегда вспоминаю с теплотой. У меня сейчас больше друзей нет. Вот он умер – друзей нет. Многие говорят, Сережа Лебедев был, но он был мне приятель, он был соавтор. Но Костя был мне очень близок, и, конечно, эта утрата для меня была очень тяжелой. Даже и теперь – прошло 20 лет – я не могу спокойно думать о том, что его нет. Я очень часто вижу его во сне. Мы продолжаем говорить, мы делаем памятники, мы продолжаем нашу с ним творческую деятельность.

Самый последний проект, который не удалось воплотить нам, – это памятник борцам революции и Гражданской войны, который мы хотели поставить по другую сторону от «Белого дома» [здание областной администрации], на улице Максима Горького. Мы на Совете представили его – весь Совет был потрясен. Они назвали его антипамятник. Он изображал обелиск гранитный, который на весу держат четыре бронзовые фигуры. И там рельеф был соответствующий. Его приняли на Совете с большим одобрением. Нас даже председатель Совета пригласил к себе, так сказать, посмотреть мастерскую, побеседовать. Но нам не удалось, тут произошли [события], которые так и не позволили этот памятник сделать.

Вообще, мы много работали и в конкурсном плане. Объявляли, скажем, всесоюзный конкурс на памятник, посвященный Чернобыльской трагедии. Мы сделали интересный памятник. Это расколотый черный куб, лежащий на ребре, из него выходит несколько таких трубок, которые почти не видны. Они отливают на солнце, отражают солнечные лучи или голубое небо (это из нержавеющей стали). Они пронизывают бронзовую фигуру, которая ниспадает. Черный куб – это радиация, которая идет из него и поражает человека. Говорят, что в Славутиче, в музее, так он и остался. Мы не взяли обратно этот конкурсный проект, потому что он довольно громоздкий. Туда мы его тащили. «Как, – Костя говорит, – обратно тащить? Ай, пусть остается». Мы не завоевали никакой премии, по крайне мере нам ничего не сообщили. Но тем не менее мы с душой работали. А делалось это все для кладбища в Москве, где чернобыльцы похоронены. Может быть, поэтому не проходил. Мы претендовали на памятник не просто на кладбище, а на памятник более внушительный. Как надгробие, конечно, он не годился.

Еще мы занимались и таким всесоюзным конкурсным проектом (Брежнев был инициатор) – это памятник коммунистическому и рабочему движению в Москве, почти напротив Кремля. Тоже мы трудились много. Огромный памятник сделали, подачу сделали большую, отослали, но судьба тоже неизвестна. Так что мы с Костей участвовали в конкурсах, хотя не очень удачно, но нам это помогало оторваться немножко от нашей рутины, от того, что заказное. Мы как-то свободно действовали.

Мы всегда подачи с Костей и с Сережей делали такие, что москвичи поражались. Они приносили в портфельчике, в основном для показа, а мы на машинах привозили туда, т.е. показ был достойный. Обычно там все сразу было понятно: где что поправить, где что принять. И поэтому нас там в общем-то запомнили, мы были довольно частыми участниками этих Советов.

Вместе с Костей мы делали потом памятники Ленину и в Рассказово, и в Токаревке. Их нужно было показывать через два Совета – республиканский и союзный. Это же памятник Ленину, он принимался с соизволения ЦК КПСС, и принималось постановление правительства по сооружению. Там я познакомился с Костей с Рукавишниковым (это сын Рукавишникова поставил нам здесь памятник Рахманинову).

Костю знали буквально все, потому что его талант ценили здорово все эти корифеи, но они москвичи, а он вроде провинциал. Как только Костю они видели, расплывались в улыбке и всегда говорили ему добрые слова, потому что Косте иначе не скажешь. Это и человек великолепный, и мастер великолепный. Я, наверное, больше такого талантливого человека в своей жизни, увы, не встречу.

ГАСПИТО. Текущий архив. Цифровая запись.

Стихотворения, посвященные К.Я. Малофееву

В России скульптор есть один –
То Малофеев Константин!
Над мрамором и бронзой властелин
Непобедимый Константин!
Он многолик, но в творчестве един,
Монументальный Константин!

Его влекут масштабы века,
И Малофеев, как всегда,
В натуре ищет человека,
Как результат его труда!

Не сладкогласием Орфея
Сумел привлечь к себе сердца
Пластичный, мудрый Малофеев,
Разнообразный до конца!

В Ивановке – сирень и георгины.
Рахманинов Сергей и Константин – друзья!
Два имени теперь неотделимы –
Ваянье с Музыкой всегда едины:
Одна у них Душа, делить ее нельзя!

Народной Памятью овеян,
И к новым замыслам маня,
В Тамбов вошел наш Малофеев
Как скульптор Вечного огня!

Дружески и с любовью
руку приложил Б. Двинянинов
24(10) февраля 1984 г.

ГАСПИТО. Ф. Р-9046. Оп. 1. Д. 99. Л. 1, 2. Автограф. Копия.

Два дара: скульптор и поэт –
В тебе одном судьба сплотила.
И нет в искусстве выше силы
И выше счастья тоже нет.

Щедра на жизнь твоя рука.
Щедра на мысль твоя скульптура.
Резцом воспетая натура
Возвышенна и глубока.

Огромный труд – твоя звезда.
Души порыв – твое везенье.
Что стоит труд без вдохновенья,
А вдохновенье без труда?

Пусть зависть черная порой
В ночи кому-то печень точит.
Признанья ей не опорочить.
Она не властна над тобой.

Шагай к удаче в полный рост
Дорогой новых озарений.
Да будет лик твоих творений
И притягателен, и прост.

Величье, гений – в простоте.
Но, просто говоря о сложном,
Борись с красивостью, как с ложью;
За правду красоты везде
Вступай, как в бой. Пусть над тобой
Горит признание, как знамя,
Не искры высекать из камня,
А души собственной душой.

В. Острижный
1984 г.

ГАСПИТО. Ф. Р-9046. Оп. 1. Д. 102. Л. 2. Машинопись. Копия.